Анжелика. Королевские празднества - Анн Голон

Как и все гугеноты, Маргарита относилась к воде с особым трепетом, что Анжелика одобряла целиком и полностью.

— Я и сама с не меньшим удовольствием последовала бы сейчас примеру святой Жанны, — вздохнула она.

Лакеи и оба кучера, устроившись в тени кареты, угощались копченой селедкой, запивая ее кларетом: была пятница, а они оба были католиками. Анжелика оглядела свое запачканное пылью платье и Флоримона, перемазанного соплями и медом до самых бровей.

До чего жалкий у них вид!

Но он, должно быть, показался великолепным жене небогатого прокурора, так как Ортанс, спустившаяся следом за Анжеликой, усмехнулась:

— Ну, милая моя, для женщины, которая жалуется, что будет спать на улице, ты неплохо подготовлена: карета, фургон, шесть лошадей, четверо или пятеро лакеев и две служанки, убежавшие мыться!

— У меня и кровать есть, — предупредила ее Анжелика, — приказать, чтобы ее подняли наверх?

— Ну, это уже лишнее. У нас хватит постелей, чтобы принять тебя. Но вот твоих слуг девать некуда.

— Ведь ты сможешь найти место в мансарде для Марго и девушки? А мужчинам я дам деньги, пусть переночуют в гостинице.

Поджав губы, Ортанс с ужасом смотрела на этих мужланов с юга, которые, не утруждая себя знаками почтения по отношению к жене какого-то прокурора, продолжали свою трапезу и бесстыдно разглядывали ее.

— Да они настоящие разбойники, твои слуги, — приглушенным голосом прошептала она.

— Ты напрасно наделяешь их такими достоинствами. Все их злодеяния в том, что они не прочь подремать на солнце.

Анжелика осторожно приняла Флоримона из рук Франсуа Бине. Молодой цирюльник встал и с таким почтением склонился перед Ортанс, что та немного успокоилась и с притворным смирением вздохнула.

— Ну ладно, я поселю девчушку и, может быть, этого мальчика — у него хорошие манеры. А вот что ты будешь делать с каретой и лошадьми, я не знаю. Взгляни сама на нашу конюшню.

И она с саркастическим видом показала на задворки, где стояло деревянное кресло на колесиках, в которое нельзя было запрягать лошадей, но его должен был толкать слуга.

— Вот мой экипаж! А мальчишка, который занимается растопкой и свечами, толкает его, когда мне нужно нанести визит друзьям, живущим слишком далеко. Что касается лошади Гастона, то ее держат в общественной конюшне, где чиновники могут арендовать стойло за ежемесячную плату.

Дело кончилось тем, что решили сгрузить два сундука, а карету, повозку и остальной багаж отправить в общественную конюшню.

В просторной комнате на третьем этаже Анжелика наконец-то смогла отдохнуть, погрузившись в чан с освежающей, прохладной водой. Она даже вымыла волосы и худо-бедно причесалась, стоя перед металлическим зеркалом, висящим над камином. Комната темная, мебель неуклюжая, но зато здесь было все, что нужно. Флоримона уложили в маленькую кроватку на чистые простыни. После лекарства, которое ему дал цирюльник, малыш все еще спал.

Она наложила немного румян, догадываясь, что зять невысоко ценит женщин, слишком усердно пользующихся краской. Выбрать платье оказалось более сложной задачей. Самый простой из ее туалетов казался роскошным рядом с бедной одеждой Ортанс, серое суконное платье которой было украшено всего лишь несколькими бархатными вставками, а корсаж — лентами.

Наконец она остановилась на костюме палевого цвета с довольно скромной золотой вышивкой, заменив кружевную пелерину черным атласным платком.

Когда она уже заканчивала одеваться, с извинениями за задержку появилась Марго. Она с презрением отзывалась о парижанах, сравнив их с неотесанными крестьянами.

Купальни святой Жанны ни в какое сравнение не шли с римскими банями Тулузы, где даже небогатые горожане имели возможность воспользоваться парилкой. А здесь вода хоть и была горячей, но простыни были сомнительной чистоты, и в любой момент кто угодно мог заглянуть к банщику, который был и цирюльником, и хирургом, то он брил клиентов, то вскрывал нарывы. Потом Марго пришлось ждать няньку и буквально силком тащить ее домой, поскольку той, разумеется, хотелось хоть мельком взглянуть на город.

Опытной рукой она возвратила прическе своей госпожи привычную элегантность и аккуратность и тут же, не удержавшись, обрызгала ее ароматной водой.

— Осторожнее. Я не должна быть чересчур элегантна. Нужно, чтобы я внушила доверие своему зятю-прокурору.

— Увы! У ваших ног были такие блестящие кавалеры, а теперь вы наряжаетесь, чтобы обольстить какого-то прокурора!

— Это гораздо труднее, чем кажется. Я должна оставаться сдержанной, но при этом привлекательной. Как по-твоему, у меня получается?

— Пока ваши глаза сверкают, как драгоценные изумруды, вы никогда не будете выглядеть скромницей, — возразила служанка. — Даже когда я впервые увидела вас в замке Монтелу и вы были совсем юной девушкой, вы смотрели на мужчин так, словно хотели им сказать: постарайся чуть-чуть, и я твоя!

— Я? Марго! — воскликнула возмущенная Анжелика.

И строго добавила:

— Откуда такие мысли? Ты с большей уверенностью, чем кто бы то ни было, можешь подтвердить, что я веду добродетельный образ жизни.

— Ну, это оттого, что у вас ревнивый и бдительный супруг, хотя и не показывает вида, — парировала Марго. — Я повидала немало благородных дам, ведущих добродетельный образ жизни, и могу смело сказать, что вы принадлежите к самой опасной их разновидности.

— Я? — повторила, недоумевая, Анжелика.

Ее всегда удивляла эта крупная женщина, чье поведение напоминало властные манеры ее старой кормилицы.

— Вы, мадам. Потому что вы вызываете у мужчин не просто склонность, не мимолетное увлечение, а глубокую любовь, такую любовь, которую проносишь через всю жизнь. А когда такое происходит одновременно с несколькими мужчинами — это становится даже обременительно. Вам известно, что один тулузский юноша утопился в Гаронне из-за вас?

— Нет, не знала.

— Я не стану называть вам его имени, вы все равно никогда его не замечали. Вот поэтому он и покончил с собой.

Их прервал ужасный вопль, донесшийся с первого этажа, и они выскочили на лестницу. Внизу кричала женщина, явно чем-то испуганная. Анжелика со служанкой сбежали вниз и остановились в прихожей перед кучкой людей, на лицах которых читалось полное недоумение.

Крики стали тише, скорее даже приглушеннее, и, казалось, исходят они из высокого сундука эбенового дерева, стоявшего тут же.

Прибежавшая на шум Ортанс открыла сундук, и оттуда вылезла толстая горничная, та самая, что отворяла дверь Анжелике, и двое детей лет восьми и четырех, цеплявшихся за ее юбку. Мадам Фалло для начала влепила служанке звонкую пощечину, а затем спросила, что ее так перепугало.