Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

еще не так стесняла Кирилла, но затосковать было от чего. Денис, сосед по парте и единственный друг, посвященный в проблему, как-то на перемене вытащил из портфеля две пачки «Примы», самовольно взятые им из тайника, где отец прятал от матери то, что ему категорически запретил врач.

Денис: Что нам вечно впаривают? Будешь курить – не вырастешь. Значит, тебе надо курить. И жрать меньше – опять же помнишь, еще с детского сада: «кушай, а то не вырастешь». Лопаешь, небось, всякие котлеты? Вот, забудь о них. А главное, кури по пачке в день.

Кирилл: Мать выкуривает половину, и с фильтром.

Денис: «Мать»! Что тебе мать? Ты же мужик! Двадцать штук – моего бати дневная норма. Может, ты в баскетбольную лигу хочешь? Мячик в сетку кидать до седых мудей?

Сигареты и аргументы в их пользу Кирилл принял скрепя сердце (с самого начала решив, что пачка в день для него все же чересчур), а вот проповедь голодания легла на подготовленную почву.

Тут придется вернуться немного назад, а потом, наоборот, забежать немного вперед. До знакомства с отцом Кирилл, не имея перед собой каких-либо изображений, все же почти наверняка знал две приметы его внешности. У отца, вероятно, ясно-голубые, со зрачками-точками, глаза (раз у матери темно-серые, «селедочного цвета», как она говорила). И он толстый. А иначе почему недавно в гостях мать отвела руку Кирилла от второго куска торта, со словами: «Лучше не налегай, а то вырастешь бегемотом, как…» – и осеклась. Как кто? Не себя же, скорее худощавую, она имела в виду? Перспектива вырасти бегемотом, толстяком, жиртрестом, в отца, потрясла и ужаснула Кирилла. Потому особенно, что отец был неведом, и толщина его, соответственно, тоже была неведомой, неизмеримой, неохватной – мифической.

Пару лет спустя, в седьмом классе, Кирилл, придя домой, застал там человека, с которым знаком не был, но которого сразу узнал. Этот человек несколько раз оказывался рядом со школой, украдкой наблюдал за Кириллом в магазине. Он не был жирным. Он был большим. Не ядреным краснорожим здоровяком, а рыхлым сердечником, потливым, мучнисто-бледным и вообще блеклым, с залысиной, окруженной белесовато-русыми, на первый взгляд бесцветными волосами.

«Это твой отец», – сказала мать, не вызвав у Кирилла того удивления, которого, вероятно, ждала.

«Ну вот, – обратилась она к гостю, – ты так хотел пообщаться с сыном – общайся». И оставила их двоих в комнате. Мужчина был скован, Кирилл не меньше. Кое‑как отец выдавил вопрос об успехах в школе, и Кирилл ответил так, как обычно отвечал взрослым. Отец спросил, есть ли у Кирилла увлечения, и Кирилл сказал о геологическом кружке. Отец похвалил его, явно стесняясь такой со своей стороны бесцеремонности. Удостоверившись, что мать не слышит, и наконец-то порозовев, он попросил Кирилла в случае, если тому будут нужны деньги, обращаться к нему. Не смущаясь. Кирилл, естественно, смутился и поблагодарил. Беседа заглохла.

Мать (спустя полчаса): Ну как?

Кирилл: На редкость заурядный тип.

Он даже не обиделся, когда мать высмеяла ненароком сложившийся у него оксюморон. Кирилл знал, что ему станет легче после того, как он скажет об отце с презрением, и ему вправду сразу полегчало. Потому что в первую же минуту, как он увидел в комнате этого человека, почти не сомневаясь, кого видит, Кирилл почувствовал, что его словно придавил слой ваты, почему-то страшно тяжелой, но все равно мягко-вялой, безнадежно мягкой и вялой. Этот первый приступ тоски открыл счет многочисленным последующим, год от года все более острым, но, к счастью, не все более частым.

Но пока отец и его полнота были для Кирилла мифом, ничто не мешало буквально раздувать этот миф и, как следствие, отупляющий страх вырасти не самим собой, а им, стать, по не подлежащему обжалованью приговору генов, таким, каким быть не хочешь.

В день, когда Денис предложил верное средство, мать работала дома и, когда Кирилл пришел домой, сидела за письменным столом. Пару часов спустя, войдя в кухню, где Кирилл делал уроки, она спросила его, поел ли он, и Кирилл ответил утвердительно. Он действительно съел яблоко, которым угостил его Денис. Макароны были спущены в унитаз, а сосиски отданы дворовым кошкам, благо мать за работой хлопанье входной дверью не услышала. С тех пор так и повелось в те дни, когда готовила или, лучше сказать, обеспечивала обед мать. Когда она весь день проводила вне дома, те же сосиски (иногда курицу, если та оказывалась в продаже; мать не тяготило однообразие) и макароны отваривал, придя из школы, Кирилл – теперь только на одну порцию. Выходные усложняли задачу ненамного: в целом ссылки на невозможность идти к столу именно сейчас, по вине интересной книги или домашнего задания, убеждали мать и даже ей импонировали.

Дневной рацион Кирилла составляли пирожок из школьного буфета, бутерброд и мороженое, купленное, как правило, Денисом – собственные карманные деньги уходили на сигареты. Поэтому предыдущую фразу лучше перестроить: дневной рацион Кирилла составляли полпачки «Памира», пирожок из школьного буфета etc. Пройдет лет десять, и любой коновал диагностирует по этому перечню расстройство пищевого поведения, но в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом еще были другие болезни и заботы.

Мать: Неужели я со вчерашнего дня не проветрила?.. Бог ты мой, и от тебя несет табаком! Бедняга. Совсем тебя прокоптила… Слушай, ты какой-то безучастный. Из тебя будто всю кровь выпили. Надо бы мне в субботу куда-нибудь с тобой выбраться наконец… В планетарий… Эта апатия – от внутренней пустоты.

После школы Кирилл теперь обычно лежал – на тахте в комнате, если матери не было, или на полу в кухне, если мать дома была. Он понемногу перестал делать домашние задания. Без пяти минут отличник, как выражалась классная руководительница, он быстро израсходовал накопленный ресурс доверия, но история закончилась прежде, чем мать вызвали в школу из-за его первого кола. Однажды, записывая на доске предложение для разбора, Кирилл вдруг замер с мелом в руке, постоял так, под набирающие громкость окрики, полминуты и упал без чувств. Медсестра сразу заставила его взвеситься, послушала сердце и легкие, позвонила матери, которая в тот день работала дома, и велела отвести мальчика к пульманологу.

Кабинет пульманолога в детской поликлинике.

Пульманолог (он только что выслушал Кириллу грудь и попросил показать язык): Да ты пепельница в человеческом обличье. (Прищурившись.) Что такое ХОБЛ знаешь? Не знаешь? А сердечная недостаточность? Давно куришь? Сколько сигарет в день? С вами все в порядке? (Это уже матери.) Может, воды? Ну, не стоит впадать в кромешный мрак. Патологий, Бог миловал,