Древние китайцы: проблемы этногенеза - Михаил Крюков

Во второй половине II тысячелетия до н. э. иньцы, переместившиеся в нижнее течение Хуанхэ, создали там раннегосударственное образование с центром близ современного Аньяна. Здесь им пришлось столкнуться с аустронезийскими племенами «восточных и», частично вошедших в состав иньцев и оказавших на них культурное влияние, а также с северными племенами, обитавшими в лесостепной зоне.

Чжоуское завоевание конца XI в. до н. э. не привело к сколько-нибудь значительным социально-экономическим сдвигам в развитии древнекитайского общества, однако имело важные этнополитические последствия. На базе раннегосударственных образований, возникших в результате чжоуского завоевания и осуществления системы «наследственных пожалований», в VII–VI вв. до н. э. на Среднекитайской равнине завершается длительный процесс складывания этнической общности «хуася», которая может быть названа «древнекитайской». Формирование этой общности происходило в процессе интенсивных контактов с соседними племенами, говорившими на сино-тибетских, прото-алтайских, аустроазиатских и аустронезийских языках. Существенным эпизодом в формировании общности «хуася» было вторжение на Среднекитайскую равнину племен ди, принадлежавших к «скифскому миру» (табл. 27).

В IV–III вв. до н. э. происходит постепенное расширение территории «хуася». Последняя, однако, не выходила еще за пределы бассейна Хуанхэ и среднего течения Янцзы. Консолидации этнической общности «хуася» в значительной мере способствовали социально-экономические сдвиги в древнекитайском обществе эпохи Чуньцю — Чжаньго, когда процесс развития раннеклассового общества завершается формированием рабовладельческих отношений.

Этническое самосознание и его компоненты

Рассмотренный нами фактический материал, освещающий особенности этнического самосознания древних китайцев, свидетельствует, что, хотя компоненты этнического самосознания представляют собой результат осмысления объективно существующих признаков этноса, эти две категории отнюдь не всегда совпадают между собой.

Наиболее адекватно отражается в этническом самосознании, вероятно, такой признак этноса, как язык: люди, говорящие на непонятном языке, воспринимаются «нами» как «чужие». Не случайно, между прочим, первоначальное значение греческого слова «варвар» — это «говорящий на чужом, непонятном языке».

Сложнее обстоит дело с признаком, имеющим отношение к сфере материальной и духовной культуры. Этот признак всегда имеет соответствующий компонент этнического самосознания. Но последний носит, как правило, условно-избирательный характер. Он фиксирует отнюдь не всю совокупность черт культуры, отражающих различия между этносами, а лишь некоторые ее специфические черты. Одни особенности могут рассматриваться данным этносом в качестве важнейших этнических определителей, тогда как другой этнос может вообще не придавать им никакого значения, избирая в качестве этноразличительного показателя иное множество черт культуры. Древние китайцы, например, придавали первостепенное значение манере запахивания халата (правая пола наверху — бесспорный показатель принадлежности к «варварам»). Для эллинов же было совершенно неважно, на какую сторону люди запахивали халат: человек, одетый не в тунику, был для них «варваром». Таким образом, компонент этнического самосознания, имеющий отношение к сфере культуры, отражает соответствующий признак этноса не полно и в своеобразной форме.

Наконец, в числе компонентов этнического самосознания есть такие, которые вообще существуют лишь на субъективном уровне и не имеют себе аналогов среди объективных признаков этноса. К таким компонентам этнического самосознания относится, в частности, широко распространенное в древности представление о превосходстве «своей» общности над другими. Идея врожденной неполноценности «варваров», разумеется, не имела и не могла иметь под собой каких-либо объективных оснований. Эта идея возникает в процессе развития этнического самосознания как своего рода «избыточная степень» противопоставления «мы — они». Попытку обнаружить «чисто экономический корень презрительного отношения к варварам» в свое время предпринял С. Я. Лурье. «Тот факт, что огромное большинство рабов составляли варвары, — писал он, — давал возможность использовать уже существовавшие национальные и расовые предрассудки: раб — низшее существо не потому, что он раб, а потому, что он „презренный варвар"» [Лурье, 47]. Эта точка зрения представляется недостаточно убедительной. Против такого толкования говорит тот факт, что в древнем Китае, где формы этнического самосознания были чрезвычайно близки к древнегреческим, рабство иноплеменников не имело сколько-нибудь значительного распространения.

Представляется, что существенную ошибку допускают исследователи, рассматривающие в качестве признака этноса общность происхождения. Когда мы говорим об общности происхождения или о родстве членов какой-либо этнической группы, речь может идти лишь о социальных, а не о биологических узах родства, так как с точки зрения моногенизма человечество все связано узами биологического родства [Токарев, 1958]. Что же касается родства социального, то оно полностью зависит от того, какие категории родственников признаются таковыми в данном обществе и какие принципы классификации родства лежат в их основе. В условиях функционирования системы родства, существовавшей в древнем Китае вплоть до середины I тысячелетия до н. э., классификационными братьями считались лица, реальное родство между которыми фактически не могло быть установлено. Но, не будучи объективным признаком древнекитайского этноса, представление об общности происхождения было, как мы видели, одним из важных компонентов этнического самосознания древних китайцев в VIII–VI вв. до н. э.

Эволюция этнического самосознания

Этническое самосознание как важнейший из признаков этноса не остается неизменным на различных этапах развития человеческого общества. К сожалению, вопрос об исторических формах этнического самосознания остается в общетеоретическом плане почти совершенно неизученным.

Проанализированные выше фактические данные, отражающие развитие этнического самосознания древних китайцев, показывают, что качественные отличия его в разные исторические периоды проявляются, в частности, в соотношении его компонентов. В этом смысле тезис С. А. Токарева о том, что в процессе развития этноса на первое место в числе его признаков выдвигаются то одни, то другие [Токарев, 1964, 43], содержит рациональное зерно, но является не вполне точным. Речь должна идти в данном случае не об объективных этнических признаках, а именно о компонентах этнического самосознания, существующих на субъективном уровне.

Наиболее отчетливо можно проследить это на примере представления об общности происхождения. В VIII–VI вв. до н. э. это представление было одним из главных компонентов этнического самосознания древних китайцев. Различия в культуре рассматривались лишь как следствие общности происхождения: «варвары — это шакалы и волки… чжуся — это родственники» [Legge, т. VII, 123]. Позднее на первый план выдвигается иной компонент самосознания — особенности культуры. Поэтому родившийся от «хуася» мог стать «варваром», если он усвоит чужие обычаи и привычки. Аналогична эволюция компонентов этнического самосознания древних эллинов. Отражением идеи единства происхождения всех эллинов была мифологическая традиция, согласно которой дорийцы, ионийцы и эолийцы были потомками трех сыновей Эллина. Но уже для Геродота различия между эллинами и «варварами» — явление чисто культурного порядка. С его точки зрения, эллин, усвоивший обычаи варваров, становится варваром, и наоборот. Поэтому Геродот полагал, что эллины «стали потом сильны… главным образом потому, что с ними соединились пеласги и многие другие варварские племена» [Геродот, т. I, 27].

В последние века до нашей эры представление о единстве происхождения как компоненте этнического самосознания вообще утрачивает свою актуальность. Во-первых, в сочинениях ханьского времени зафиксированы этногенетические мифы, согласно которым варвары-сюнну являются потомками правителя династии Ся. К названию последней восходило первоначальное самоназвание древних китайцев. Таким образом, у древних китайцев и «варваров» были, как полагали, в частности, Сыма Цянь и Бань Гу, общие предки. Во-вторых, идее общности происхождения и родства всех древних китайцев в отличие от «варваров» противоречила и практика политических отношений с сюнну. Результатом «договоров о мире и родстве», согласно которым ханьские императоры должны были посылать своих дочерей в жены шаньюям, неизбежно было стремление рассматривать древних китайцев и сюнну как «детей одной семьи».