Свиток фараона - Филипп Ванденберг

— Но есть же еще Омар! — Халима сделала отчаянную попытку высвободиться из объятий Макса. Она колотила локтями по его груди и повторяла: — Он любит меня! А я люблю его!

Эти слова, казалось, не испугали Макса. Он сжал ее руки и спокойно ответил:

— У любви свои законы, они не приемлют никакой логики. Если ты мне сегодня говоришь, что любишь Омара, то завтра все может быть совсем наоборот. Я сделаю все, что ты скажешь. Если ты меня прогонишь, я уйду, но я никогда не перестану тебя любить.

Тут Халима разрыдалась, слезы потекли по ее лицу, и она произнесла:

— Тогда уходи, я прошу тебя, уходи! Нам нельзя больше встречаться!

Макс словно ожидал этой реакции. Ничуть не опечалившись, он взял Халиму под руку и кликнул такси. Он открыл ей пассажирскую дверь и, когда Халима садилась в машину, нежно поцеловал ее руку. Халима уже не видела, как Макс помахал ей с тротуара, потому что плакала и всхлипывала, как ребенок.

Тем временем Омар вцепился в запутанное дело, как хорек в добычу. Все, что он до сих пор знал о Хартфилде, казалось ему абсолютно бесполезным в дальнейших поисках. Омар решил, что ему нужно больше выпытать об отношениях на Глостер Террес, 124.

Не было сомнений, что эта дымящая, как паровоз, миссис Доне играла тут не последнюю роль, но Омар не знал, как ему выбить из нее нужную информацию. Сначала он хотел разузнать о ней у соседей, но потом отказался от этой идеи, рассудив, что этим ничего не добьется: кто хорошо знал своих соседей в таком громадном городе, как Лондон? С другой стороны, он очень рисковал бы, ведь после таких расспросов соседи миссис Доне могли предупредить ее об опасности. Поэтому Омар выбрал самый простой и самый утомительный вариант в мире: он устроил пункт слежения на противоположной стороне улицы и стал наблюдать, кто заходит и выходит из дома на Глостер Террес с семи утра до десяти вечера.

Нет ничего более изнурительного и скучного, чем наблюдение такого рода. Часы, которые раньше пролетали, как одно мгновение, теперь тянулись бесконечно долго. Пока Омар ходил по другой части улицы, разделенной островком безопасности, и считал тротуарные плитки, он выучил наизусть номера проезжавших мимо авто. Дважды в день (в обед и вечером) он покупал свежие номера газет, которые читал, прислонившись спиной к углу дома.

В первый день вообще ничего не происходило, если не принимать во внимание то, что утром в половине восьмого дверь немного приоткрылась и чья-то рука забрала бутылку с молоком, которую незадолго до этого оставил чернокожий молочник. Молочник! Молочники и парикмахеры знают о людях больше, чем кто бы то ни было.

На следующее утро, внимательно проследив за молочником, Омар сунул ему банкноту в один фунт, что было довольно много для человека его положения, и представился частным детективом. Это было обычное явление в двадцатые годы в Лондоне. Омар поинтересовался отношениями в Глостер Террес, 124. Молочник, видимо от природы не наделенный богатым духовным миром, был из тех, чей горизонт ограничивался ступенями крыльца перед входной дверью. На все последующие вопросы он отвечал глупой дружелюбной улыбкой и, держа три пальца перед глазами, повторял:

— Миссис Доне нужно три бутылки, сэр.

В тот же день Омар увидел и дворецкого, который, очевидно, уходил за покупками и вернулся спустя два часа. Одно теперь было совершенно ясно: миссис Доне не просто следила за домом, она жила здесь в полном уединении.

На следующий вечер, убаюканный скукой, Омар едва не пропустил момент, когда кто-то вышел из дома. Он лишь увидел, что это был мужчина в макинтоше, но, прежде чем египтянин успел перебежать улицу, незнакомец исчез в темноте. Ясно было, что это не дворецкий. Незнакомец был высокого роста и шел легкой походкой, совсем не так, как старик. Омар понял, что не видел, как этот мужчина заходил в дом.

На следующий день, а это была пятница, все, что наблюдал до этого Омар, повторилось: утром появился молочник, потом мимо дома по Глостер Террес, 124 прошел почтальон, а около десяти наведался бакалейщик. Больше ничего особенного не произошло.

Где-то около восьми вечера, когда наступили сумерки, вдруг случилось неожиданное, на что Омар уже и не рассчитывал. Дверь дома распахнулась, и на пороге появилась миссис Доне в сопровождении какого-то мужчины. Это был тот самый вчерашний незнакомец в макинтоше. Они медленно пошли под руку вниз по Глостер Террес к Суссекс Гардене. Омар держался от них на почтительном расстоянии. Парочка обменивалась шутками и, казалось, была в хорошем настроении. После небольшой прогулки они зашли в один из многочисленных китайских ресторанчиков, которые, словно грибы после дождя, вырастали на каждом перекрестке.

Когда Омар удостоверился, что миссис Доне и ее провожатый заняли столик, он последовал за ними. Парочка расположилась в дальнем углу заведения, за столиком, который был отгорожен бамбуковой решеткой и заставлен всевозможными цветами в горшках, так что Омар даже решился сесть по соседству, не боясь, что его обнаружат. Он хотел лишь увидеть и запомнить лицо этого человека.

Египтянин наблюдал за парочкой со стороны, прикрывшись меню, которое ему принес низенький китаец и протянул в поклоне. Омар сумел рассмотреть лицо незнакомца только в тот момент, когда к ним подошел официант, чтобы принять заказ.

Мужчина повернулся, и Омар ахнул.

Аллах всемогущий! За столиком с миссис Доне сидел Уильям Карлайл. Да, в этом не было никаких сомнений! Тот самый Уильям Карлайл, с которым он познакомился много лет назад в аркаде гостиницы «Винтер Пэлэс» в Луксоре и который однажды исчез из своего номера в захудалом отеле, оставив лишь пиджак, конверт с пятнадцатью фунтами и книгу со смятой бумажкой. На ней значилось одно слово, подчеркнутое дважды: Имхотеп.

От неожиданности Омар не мог упорядочить свои мысли. Миссис Доне — профессор Хартфилд — Уильям Карлайл: между этими тремя людьми явно существовала какая-то связь. Странное переплетение человеческих судеб… Что бы там ни случилось, но должна быть причина, по которой Хартфилд, если он еще жив, и Карлайл, в чьем физическом существовании нельзя усомниться, однажды бесследно исчезли. В голове Омара продолжали роиться мысли, несмотря на то что ситуация, которую он сейчас наблюдал, не требовала от него экстренного решения, он все никак не мог прийти к какому-то логическому объяснению.

Пока Карлайл и миссис Доне делали заказ, Омар ловил глазами каждое их движение и жест, которые иногда могут быть красноречивее слов. Сказать можно самую наглую ложь, а глаза все равно выдадут. Едва ушел официант, как Карлайл взял правую руку миссис Доне в ладони и со значением посмотрел ей в глаза. Йа салам! Родственники так не смотрят друг на друга, что уж говорить о деловых партнерах! Между ними были какие-то более серьезные отношения.

— Что будете заказывать, сэр?

Перед Омаром вдруг возник низенький улыбчивый китаец с блокнотом наготове. Омар растерянно отложил меню в сторону и приветливо ответил:

— Спасибо, я передумал!

В то же мгновение он, словно тень, выскользнул из кафе.

Заметно похолодало. С Лонг-Уотер на близлежащий Гайд-Парк потянулись первые осенние туманы. Омар поднял воротник и задумался: «Если Амалию Доне и Уильяма Карлайла связывают определенные отношения, а это скорее так, чем нет, тогда возникает вопрос: какую роль в этом деле играет Эдвард Хартфилд? Хартфилд и Карлайл должны были знать друг друга. У них общие интересы, связанные с Имхотепом, и это — не случайность. Но если они знакомы друг с другом, то почему двигаются к этой цели разными путями?»

Теперь Омар не мог отделаться от мысли, что профессор Хартфилд мертв, хотя до этого дня был абсолютно уверен в обратном. Наверное, это было совершенно недоказуемо, но Омар, дитя пустыни, никогда не делал выводов без веских оснований. Так, погруженный в раздумья, он и добрел до гостиницы «Мидленд».

Вместе с ключом от номера портье передал ему телеграмму из Берлина. Нагиб сообщал, что Омар должен вернуться как можно скорее, если ему дорога Халима. Что имел в виду Нагиб? Омар ничего не понял.

Но даже если бы Омар и понял предостережение друга, было бы слишком поздно, потому что в Берлине многое изменилось.

На Унтер-ден-Линден ветер гонял осенние листья. На улице по утрам пахло туманом, в основном чувствовалась сырость возле Люстгартена и Рейхстага, где поблизости протекала Шпрее. Дожди шли еще чаще, чем прошедшим летом. Цены на хлеб, мясо и овощи росли чуть ли не ежедневно. У обочин стояло множество автомобилей с вывеской «продается», мужчины ходили с табличками на животе и спине «ищу работу» — такова была обычная картина на улицах того времени.

Повсюду встречались спекулянты и перекупщики, но чаще всего продавцы наркотиков.

«Коко» — так тогда в Германии называли кокаин, который был очень модным, — а также морфий в Берлине стоили намного дешевле, чем в Париже или Лондоне. Каждый вечер в одной подвальной забегаловке на Лейпцигерштрассе престарелая, ярко накрашенная женщина-конферансье пела: