Крылья Тура - Олег Языков

– Чего-то, Архипыч, не вижу я в нем… Не узнаю. Неправильность какая-то… Или незавершенность. Да еще эти пятна, будь они неладны! Так и лезут в глаза, нервничать заставляют. А вторая машина крашеная? И где она, кстати?

– Вторая-то крашеная, летают уже на ней. А чего ты, голубь, не узнаешь? Рази ты видел где уже этот аэроплан-то?

Вот, блин, Шерлок Холмс советского разлива! Моментом поймал меня за язык. Уже какой раз… Осторожнее надо быть. Надо же! Смершевцы, контрразведчики ничего особого во мне не замечали, а этот дед постоянно меня ловит на нестыковках!

– Да где же я мог его видеть?! Окстись, Архипыч! Я о другом. Мне кажется, что в нем какие-то линии нарушены. Ну – не вижу я целой и законченной картины. Как будто смотрю на красивого боевого коня, а у него одной ноги не видно. А ведь я знаю – она есть! Четыре ноги у него – а нет! Не видать ее, хоть плачь. Так вот и здесь – все вроде бы есть, а в полете я его не могу представить. Не привык еще, может быть, не знаю…

Но Архипыч вдруг насторожился.

– А ты не спеши, сынок! Не торопись, Витя! Ты сядь, сядь… Подумай, посмотри еще. Это очень важно! Знакомо мне такое чувство, бывало и у меня когда-то вот так же зудела душа, искала ответ, а его и нету! А потом – упаси бог! Прямо-таки – бац! И либо самолет разобьется, либо еще что случится плохое. Знать, можешь ты чувствовать, дано, вишь, тебе это… – уважительно покачивая седой головой, закончил старик.

– Что там мне дано – не дано, я не знаю, но смотреть и думать буду, за тем и пришел… Как там насчет чайку? Погорячее?

– А един момент, Витя! Един момент! Тебе сахар как – внакладку или вприкуску?

– Вали внакладку, Иван Архипыч, не умею я, как ты, вприкуску, чаи гонять! Ты, видать, еще при царизме, в трактирах, эту школу превзошел? А, дед?

Добродушно посмеиваясь, Иван Архипыч протянул мне самодельную, лично им изготовленную «особую» чайную кружку из мельхиора. Емкостью 0,7 литра, по-моему.

– А как ты думаешь, Витя, если бы при царизме все плохо было бы, то и России не было бы! Все умели – и чай пить, и воевать, и самолеты строить научились! А уж детей делать на Руси всегда умели! Вон – какие вы, молодые, – все красивые и уверенные…

Вот ехидный дед, всегда вывернется! Всегда последнее слово за собой оставит.

Рабочий день подошел к концу. Пора было и мне заканчивать. Ничего сегодня я не придумаю. Хотя… как знать! Одна задумка у меня уже вырисовывается.

Я замочил испачканный комбинезон в большущей банке с бензином. Пожилой вахтер обещал часа через два его вытащить, сполоснуть и повесить на просушку. Знакомый «конторский» автобус довез меня до знакомой остановки, и я побрел домой. Кажется, на легкий ужин я что-нибудь в своей студии наскребу… В ресторан идти неохота, устал малость. Теперь бы еще одно – надо, чтобы сегодня мне позвонили ребята.

Ребята не подвели – позвонили около полуночи. Я их сначала отругал, что не спят. Ведь им завтра вставать ни свет ни заря. А потом мы минут двадцать потрепались. Затем я приказал идти спать, а трубку передать солдату Рощину. Уже сержанту, как мне сказали. Растет парень, глядишь – скоро лейтенантом станет!

– Толя, привет! Слушай, мне твоя помощь нужна… Тут такое дело… Нет ли у тебя в Москве друга-художника, который либо служил, либо служит в армии. А еще лучше – если он на фронте сейчас. Так, погоди-погоди, записываю… Записал… Еще? Давай, чем больше – тем лучше. Ага! Готово. Ну, Толя, спасибо. Нет, пока не могу сказать – линия не защищена. Был бы ты в Москве, я бы тебя попросил… Слушай! А ведь это идея! Обойдутся они там без тебя месячишко! А ну, пан Анатоль, позови-ка мне оперативного!

– …Кто? Серега, ты? Здорово, это Туровцев, Виктор. Ага, из Москвы… стоит пока. Да, девушки красивые! В таких легких, понимаешь, платьицах – аж в дрожь бросает! Ага, и театры работают, и кино… и рестораны тоже! Все-все, Серега! Хорош! Теперь слушай сюда… Бери бумагу, карандаш – пиши…

– …Все записал? Не забудь – сразу, как командир придет… Сразу ему и доложи. И на словах передай – это очень важно! Очень! Все, пока.

По команде «Отбой», как и следовало ожидать, сразу наступила тьма египетская. Спо-кой-й-й-ной но-о-о-о…

Утром я уже не пел, утром я чуть не опоздал. В госпиталь, я имею в виду. Ну да! Пришла пора снимать марлю с морды лица и начинать смотреть на мир двумя широко распахнутыми, по-детски радостными глазами, а не как циклоп какой-то, прости господи!

В ОКБ я всех предупредил, сегодня меня там не ждут. Да и пауза там пока намечается. Сегодня надо закончить все медицинские дела и получить допуск к полетам. Это главное. Да, еще и мундир надо взять – пригодится. Может, в театр схожу, может, еще что… А если Анатолия удастся вытащить, может, мы суаре какое закрутим, дело молодое, дело нужное. Еще бы одного летчика пригласить. Из ночного бомбардировочного… Но это уже мечты, причем кретинско-подростковые.

В госпитале, как я ни старался прогнать все процедуры поскорее, пришлось потратить время до пятнадцати ноль-ноль. Но врачебную комиссию я прошел и соответствующий допуск к полетам получил. Уже веселее. Как там товарищ Сталин сказал: «Жить стало лучше, товарищи! Жить стало веселее!»

А ведь верно! Этот солнечный май 1943 года явно показывает всему советскому народу – жить явно стало лучше. А немцев бить стали веселее. Погодите, гады! Еще вам на Курской дуге рога обломают – обхохочетесь! И я, если успею, в этом веселье поучаствую. Уж я эту веселуху никоим образом пропускать не собираюсь.

Мое хорошее настроение еще больше поднял красивый вид молодого офицера-летчика, которого я увидел в зеркале маленького швейного ателье. Облаченный в новенький, прямо с иголочки, мундир, офицер довольно лыбился узкоглазому татарину-закройщику. У того, кстати, глаза и вовсе превратились в щелки от довольной улыбки. Костюмчик, как это сформулируют позже, сидел! Как влитой сидел! Мне очень понравилось. Правильно сделал Верховный, что вернулся к традициям русской армии и военной формы. Мне лично царская офицерская форма времен Первой мировой, да еще с двумя ремнями портупеи, всегда очень нравилась. Настоящая мужская форма – красивая, достойная и щегольская! И фуражки тогда были куда как хороши. Я вспомнил аэродромы, введенные Пашей-мерседесом, бр-р-р!

Я полностью рассчитался за пошив мундира, сунул закройщику бутылку коньяка в знак благодарности. Тот начал было, но я его пресек – от души подарок, прими, не обижай. Чтобы мундир не помять, решил домой идти в нем. Форму мне упаковали в аккуратный тючок, и я, распрощавшись, отбыл к себе в студию.

А там уже надрывался телефон. Он продолжал звенеть, пока я крупной рысью гнал через три ступеньки вверх, звенел, пока я судорожно искал ключ, брякал, сволочь, когда я этот ключ провернул в замке, и замолк, паразит, когда я распахнул дверь настежь.