Духовный отец в Древней Восточной Церкви - С. И. Смирнов

«Больше всего интересуясь древнерусским религиозным и церковным бытом» («Духовный отец…» с. X), С. И., кроме сейчас отмеченной наиболее крупной работы в этой области, в различное время своей научно–литературной деятельности дал целый ряд и более мелких этюдов, посвященных характеристике тех или других явлений древнерусской религиозно–церковной жизни: «Водокрещи. Материалы для истории крещенских обрядов в Древней Руси» (1900), «Праздник Пасхи в Древней Руси» (1900), «Праздник Крещения Господня в Древней Руси» (1901), «Как говели в Древней Руси» (1901), «Бабы богомерзкие» (1909) (древнерусские чародейки и волхвовательницы) и, наконец, «Исповедь земле» — речь С. И. на акте Московской духовной академии 1 октября 1913 г., посвященная разъяснению «одного странного обряда русской древности, существующего по местам и теперь», в котором тесно переплелись два разнородных элемента: «христианский церковный институт тайной исповеди и языческий — олицетворение земли, представление ее живым существом, способным внимать покаянным словам человека и примирить его грешную совесть» (Древнерусский духовник, 257). Довольно незначительные по объему, эти историко–бытовые этюды С. И. являются своего рода миниатюрами, выполненными рукой опытного мастера, глубокого знатока древнерусской жизни и литературы, умеющего извлекать из ее сокровищ любопытные данные и оживлять перед читателем черты давно умершей родной старины. Из журнальных статей С. И. такого типа выделяется отчасти и по объему, а отчасти и по особенностям ее задачи одна его работа, в которой объективно научный интерес историка органически связан и со злободневно–публистическим его интересом, — это статья С. И. «Как служили миру подвижники Древней Руси» (Богословский вестник, 1902 г.), написанная им по поводу разгоревшейся в то время на страницах наших духовных журналов полемики по вопросу об идеале и жизненных задачах православного монашества[886].

В цитированной статье С. И. ставит своей «главной задачей» «навести точную справку по спорным вопросам в истории древнерусского монашества», признавая такую постановку дела «единственно плодотворной». Анализ летописных сказаний и житий знаменитейших русских святых иноков, подвизавшихся «на пространстве от XI до половины XVI в.», приводит автора к тому выводу, что «древнерусский мир видел помощь из святых обителей, от преподобных, просиявших в Русской земле, на всех решительно сторонах своей жизни: на религиозно–нравственной — в молитве, учительстве, духовничестве и миссионерстве подвижников; на социальной и политической — в печаловании за осужденных, в обличении насильников и миротворчестве враждующих князей; на экономической — в монастырской благотворительности разных видов. Общежители или пустынножители — русские подвижники все несли службу миру, кто какую мог, то учительным словом к темному народу, то всенародным обличением московского самодержца, то куском хлеба умирающему ребенку, оставленному под монастырской стеной своими голодными родителями, то прокормлением вдлых тысяч голодающего народа, то уходом за больными и увечными бедняками и устройством для них богаделен при монастырях» (Отд. отт. С. 67). «Архим. Никон, — формулировал С. И. свое основное заключение по спорному вопросу, — изображает нам идеального православного инока святым эгоистом. Западный монах, по его представлению, и в своих идеалах, и в гуманитарной деятельности — грешный альтруист. А наше суждение такое. Истинный христианский подвижник, будь он православный или католик (в данном случае это безразлично), должен быть святым альтруистом, «Рачитель милостыни, кормитель нищих, нагим одежда, странным и безкровным тихое пристанище, сиротам и вдовицам теплый заступник, болящим в многих недугах врач и скорый посетитель, печальным утешение, плачущим радость, обидимым пособник, беспомощным помощник, должным искупитель и рабом освободитель» — вот тот истинный идеал инока, какой нам завещала благочестивая русская древность» (Ibid. стр. 92).

Оставляя в стороне обзор работ С. И. научнобиографического содержания (каковы уже цитированые нами блестящие очерки–характеристики А. В. Горского и Ε. Е. Голубинского) и критико–биографического характера, отметим в заключение труды С. И. в области агиологии, выразившиеся в издании им в 1908 г. жития преп. Даниила, Переяславского чудотворца, с обстоятельным историко–критическим введением к нему, и в редактировании С. И. так называемых «дополнительных книг» к предпринятому Московской Синодальной типографией изданию «Житий святых на русском языке, изложенных по руководству ЧетиихМиней св. Димитрия Ростовского», в каковые книги по плану издателей должны войти «те жития, которые не поместил Ростовский святитель в кратких проложных сказаниях, наконец, жития тех святых, которые подвизались или прославлены Господом Богом и Церковью уже после кончины святителя Димитрия» (Кн. 1. Предисловие). С. И. проредактирована 1–я книга этого издания (сентябрь–декабрь), вышедшая в 1908 г., и 2–я (январь–апрель), выходящая в свет в ближайшем времени, причем некоторые жития в них были и составлены им самим. Задачей этого издания, руководство которым С. И. передал В. О. Ключевский, являлось дать такого рода жизнеописания русских святых, которые при наивозможной общедоступности изложения удовлетворяли бы и требованиям историко–критической науки — были составлены на основании первоисточного материала, преимущественно «по рукописям, находящимся в разных библиотеках и монастырях нашего отечества» (Ibid.). Таким именно это издание и оказалось под умелым руководством С. И. «Добросовестность С. И. (любимое слово покойного в оценке труда. — А. О.) в отношении к взятому им на себя делу, — пишет один из ближайших сотрудников С. И. по упомянутому изданию, справщик Синодальной типографии Б. Г. Гречев, — была изумительна. При тщательном редактировании житий он сам проделывал весь труд их составителей, знакомился с указываемыми последними источниками и пособиями и, когда нужно, делал добавления по целым страницам. Некоторые жития им были буквально переработаны вновь. Жития снабжены множеством пояснительных примечаний; эти коротенькие заметочки брали много труда и могли быть выполнены только человеком широкой эрудиции. В отношении к сотрудникам С. И. был весь предупредительность: отыскивал нужную редакцию рукописи, указывал пособия — мало того, сам возил книги из академической библиотеки, чтобы дать возможность работать сотруднику дома».

Собственно научный анализ литературных трудов С. И. не входит в нашу задачу: компетентная оценка их уже сделана была в свое время официальными и неофициальными рецензентами его работ и будет еще дана теми специалистками в области русской и византийской истории, которым приходилось и придется работать по вопросам, соприкасающимся с темами научного творчества С. И. Но нельзя на этих страницах, посвященных памяти почившего профессора нашей академии, не отметить его общего жизненно–морального отношения к «научным заветам» нашей школы, как он сам их понимал и исповедовал. «Заветы старой академии, которые и сделали ее славной, — говорил С. И., — заветы эти можно выразить так: науке должно служить самоотверженно и бескорыстно; наука не должна служить для посторонних ей целей»[887]. С. И. исповедовал эти заветы не только устами, но и делом. Его отношение к науке было глубоко проникнуто идеалистическим характером. На его работах лежит печать той добросовестности, сказывающейся и в полноте обследованных материалов трактуемых тем, и во вдумчивости их анализа, и в тщательной отделке изложения, которая имеет своим источником искреннюю любовь историка к своей науке и к объективно–научной истине. Если в его трудах и найдутся положения спорные, которые, может быть, не устоят перед строго научной критикой, то едва ли и самый придирчивый рецензент может предъявить к нему хоть малейший упрек в какой либо научной неряшливости или в небескорыстной поспешности. Добросовестный и правдолюбивый историк, С. И. и как человек отличался удивительной прямотой, составлявшей наиболее характерную черту его личности. Эта черта ярко сказывалась и в отношениях его к тем или другим явлениям общественной и академической жизни, и в обыденных отношениях к окружающим людям. Он принадлежал к числу людей, которые, выработав в себе определенные принципы и убеждения, остаются верными им навсегда. Лица, хоть сколько‑нибудь близко знавшие С. И., могли, не рискуя ошибиться, заранее предугадывать его мнение по тем или другим злободневным вопросам, каковые мнения он всегда и высказывал с полной прямолинейностью. По внешности обыкновенно очень серьезный, даже несколько замкнутый, С. И. на самом деле был замечательно сердечной натурой, с оттенком какой‑то даже женственной мягкости, образцовым семьянином[888], прекрасным сослуживцем, искренне добрым и отзывчивым на всякое горе ближнего человеком. В его лице академическая корпорация лишилась не только крупной научной силы, но и в высшей степени симпатичного по своим моральным качествам сочлена, утрата которого, несомненно, искренней скорбью отозвалась среди бывших его сослуживцев и многочисленных учеников.