Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

Пока дети кружились в танце по песчаной тропинке, она набрала номер Бени. Телефон звонил и звонил.

Никто не отвечал. Она внезапно поняла, что стоит, прижавшись лбом к алюминиевому щиту таксофона, мечтательно размышляя над тем, как электрическое чудо донесет его голос до ее слуха. Она одернула себя, покачала головой, дивясь собственной глупости.

— Подожди немного, Беня Гольден. Я найду способ с тобою связаться, — сказала она про себя. — Я скажу, что люблю тебя.

24

К четырем Сашенька вернулась на дачу. Белые колонны фасада, деревянный стол, гамаки напомнили ей о лете, проведенном в усадьбе Цейтлиных до революции. Дети терли глазки, и Каролина повела их в спальни отдохнуть. Ваня сидел в саду в своей вышитой крестьянской рубахе, широких галифе и сапогах. Всегда в сапогах.

— Ваня, с тобой ничего не случилось? — спросила она. — Что слышно о Менделе?

Супруг не двигался. Потом он медленно поднялся, повернулся к ней и ударил прямо в лицо. Сашенька упала. Удар был такой сильный, что она его сначала даже не почувствовала, хотя, лежа на траве, оглушенная, ощутила привкус крови во рту. Ваня стоял над ней, его бесстрастное лицо перекосилось, подергивалось, на скулах катались желваки. Он ломал свои крепкие руки. Сашенька встала и бросилась на мужа, открыв рот в крике, но Ваня схватил ее за запястья, швырнул обратно на землю.

— Где ты была, грязная шлюха? — Ваня нагнулся прямо над ней. Даже в пылу ссоры оба понимали, что за забором подслушивают: в доме прислуга, охрана — слушают и «стучат» все. Даже после того, как он ее ударил, они продолжали говорить шепотом.

— Мы ходили купаться на озеро.

— К телефону.

— Да, мы проходили мимо таксофона.

— И ты, конечно, позвонила, да?

— Не смей разговаривать со мной как на допросе. А что, если и звонила? Мне запрещается сделать телефонный звонок?

— Кому ты звонила?

Она поняла, что он уже знает ответ, и это ее испугало.

— Ты звонила этому жиду-писаке, да? Звонила? Неужели ты думаешь, что у меня не было подходящих случаев? А разве я тебе изменял?

— Не знаю.

— Тогда позволь сообщить, что я ни разу за все эти годы не прикоснулся к другой женщине, Сашенька. Я боготворил тебя. Я все для тебя делал. Разве я тебя не обеспечил всем? — Он зашипел на жену. — Ты встречаешься с ним в нашем доме, шлюха! Ты взяла детей и пошла звонить своему писаке?

Откуда он узнал? Сашенька лихорадочно перебирала факты, как будто тасовала колоду карт: если он знает, что она звонила, что это доказывает? Если он знает, что она заказала ему статью, что в этом такого? Если ему известно про гостиницу, вот тогда она пропала!

Ваня возвышался над ней, и ей показалось, что он опять ее ударит или пнет сапогом прямо здесь, в саду их дачи, где в доме спят дети.

— Ты трахалась с ним?

— Ваня!

— Это не имеет значения, Александра Самойловна. Теперь это уже не важно. Дело зашло дальше. Ты не сможешь поговорить с ним, потому что его нет на даче.

Сашенька продолжала прижимать руку к разбитой губе, когда до нее дошел смысл слов ее мужа.

— Что ты имеешь в виду?

Его лицо было так близко. Он сильно вспотел, от него пахло кислым.

— Его там нет, Сашенька! Его нет дома. Это ему награда! Сашенька пришла в ярость, у нее даже губы побелели.

— Значит, это твоя месть? Значит, так чекисты заставляют своих жен хранить им верность? Тебе должно быть стыдно! Я думала, ты служишь делу партии! Что ты с ним сделаешь? Забьешь его в подвале дубинкой? Ведь этим ты занимаешься целыми днями, Ваня?

— Ты не понимаешь. — Ваня внезапно опустился на землю. Потер руками лицо, провел по волосам, закрыл глаза. Потом встал и медленно побрел в дом.

Сашенька, пошатываясь, тоже встала. Беня арестован!

Не может этого быть! Что с ним станет? Ей страшно было представить, что его ждет. Где он?

25

— Мамочка! — заплакал Карло. Он всегда просыпался в плохом настроении.

— Почему вы с папой так разговариваете? — спросила Снегурочка, танцуя в саду.

— Мама, почему у тебя разбита губа?

— Ой, — выдохнула Сашенька, впервые чувствуя стыд. — Я ударилась о дверь.

— Я буду тебя лечить, мама. Можно я наложу пластырь на порез? — сказал Карло, трогая ее губу и целуя ей руки, пока Снегурочка, отдохнувшая и цветущая, рысью скакала по саду, как жеребенок.

Сашенька посмотрела в коридор в сторону Ваниного кабинета, в голове метались мысли. Она была почти рада, что Ваня ее ударил, что не стал вымещать свою злость на детях. Пусть лучше он изобьет ее до смерти, лишь бы Беня не страдал. Но если Беня не тот, за кого себя выдавал? А если его арестовали не из-за мести мужа-рогоносца, а потому, что он оказался «вражеским элементом», троцкистским шпионом? Или Ваня просто выдумал этот арест, чтобы помучить ее? Или предположим, что у Менделя настоящие неприятности и к этому как-то причастны она и ее семья? С каждым возникающим вопросом ее все сильнее и сильнее охватывал страх, но тут дети вернули ее к действительности.

— Мамочка, ты смотришь на нас? — Сашенька как во сне пережила этот тянущийся как нарочно медленно вечер — отличный пример того, как восхитительны летние вечера в сосновом бору в Подмосковье.

«Что я наделала? — подумала она. — Что я наделала?» 

Наконец пришло время ложиться спать. Восемь вечера.

— Ты поцелуешь меня на ночь? — пробормотал Карло, подняв на мать карие глаза.

— Одиннадцать поцелуев в лобик, — ответила она.

— Да, мамочка, одиннадцать поцелуев.

Обычно Сашенька была полностью поглощена заботой о Карло, но сейчас ее мысли витали где-то далеко.

Где она? С Беней в подвалах Лубянки? В застенках с Менделем? И чем это грозит ей и ее семье? Она молила о том, чтобы избавиться от неизвестности, и боялась этого избавления.

— Мамочка? Можно я тебе что-то скажу? Мама?

— Да, Карло.

— Я люблю тебя всем сердцем, мама. — Это было новое выражение в лексиконе сына, оно тронуло Сашеньку.

Она схватила его плотное тельце медвежонка и крепко обняла.

— Какие прекрасные слова, дорогой! Мама тоже любит тебя всем сердцем.

Она приложила губы к его атласному лобику и одиннадцать раз поцеловала, пока его глазки не закрылись. К счастью, Снегурочка настолько устала, что без разговоров отправилась спать.

Стояла знойная, душная ночь. Дом атаковали трепетные ночные бабочки, сонные жирные навозные мухи и рой тли. На потолке работали вентиляторы.

Каролина была у себя в спальне.

Телефон молчал.

Ваня присел в кресло-качалку на веранде, курил и пил.

«Евреи, — подумала Сашенька, — никогда не пьют, когда у них неприятности, у них появляется сыпь и учащается сердцебиение». Она вспомнила отца. Ваня раскачивался в кресле взад-вперед, и Сашеньке стало казаться, что она слышит, как скрипит кресло ее отца — давным-давно.

Время ложиться. На липе закаркали вороны. Она, нервничая, подошла к мужу.

— Ваня? — позвала она. Ей необходимо было знать, что ему известно о них с Беней. До тех пор — никаких признаний.

— Ваня, я ничего не сделала, — солгала она. — Да, я флиртовала, мне очень стыдно…

Она ожидала, что он рассвирепеет, но когда он повернулся к ней, его лицо было мокрым от слез.

Ваня никогда не плакал (разве что был очень уж пьян): ни на грустных фильмах, ни на встречах с однополчанами, ни когда увидел Снегурочку в школьной постановке. Перестань, — ответил он.

— Ты меня ненавидишь? Он покачал головой.

— Пожалуйста, скажи, что тебе известно.

Ваня попытался было что-то ответить, но его большой рот, выдающаяся челюсть дрогнули, круглые глаза, как у плюшевого медвежонка, наполнились слезами, он тихонько расплакался в летних сумерках.

— Я знаю, что поступила неправильно. Ваня, мне так жаль!

— Я все знаю, — ответил он.

— Все? А что здесь знать?

Он застонал от чудовищной, невыносимой боли.