Сулла - Антон Короленков

Оставленный всеми беглец добрался по бездорожью[831] до хижины старого рыбака и стал просить, чтобы тот спрятал его, обещая потом щедро наградить. Рыбак сжалился над ним и отвел его в тесную пещеру недалеко от реки, для маскировки набросал сверху тростника, веток и травы и там оставил Мария. Однако вскоре появились преследователи, посланные Геминием из Таррацины, лютым врагом полководца. Они стали кричать на рыбака, требуя, чтобы тот рассказал им, где он прячет «врага римского народа». Марий разделся и спрятался в болотной жиже – очевидно, боясь, что его прежнее убежище вот-вот станет известно врагам. Однако брошенная одежда, видимо, и выдала местонахождение беглеца[832] – вскоре его вытащили из болота и повели в Минтурны. Здесь пленника разместили в доме некоей Фаннии, по делу которой он вынес в 100 году позорящий ее приговор.[833] Однако женщина не питала к Марию ненависти и приняла его радушно.[834] Он же, если верить Плутарху, заявил ей, что верит в свою удачу, ибо перед самым домом Фаннии навстречу ему выбежал осел, который, «весело и лукаво взглянув на Мария, сперва остановился против него, потом пронзительно закричал и запрыгал от радости». А поскольку он сразу же бросился к источнику, чтобы напиться, и не притронулся к корму, то Марий сделал вывод, что спасение ему придет с моря, а не с суши (Марий. 38. 7–9; см. также: Валерий Максим. I. 5. 5; Граний Лициниан. 15-16F). Остается лишь удивляться проницательности полководца, столь хорошо разбиравшегося в настроениях ослов, однако в его судьбе было столько необычного, что в народе верили самым невероятным предзнаменованиям, связанным с его именем.[835]

Появление Мария в Минтурнах поставило местных магистратов – дуумвиров – и членов городского совета в сложное положение. Наиболее почтенные горожане были тесно связаны с заклятыми врагами Мария – Метеллами, – но среди простых людей Марий пользовался чрезвычайной популярностью; законность приказа о его убийстве, учитывая условия, в которых сенат издал его, могла вызывать сомнения.[836] Поэтому никто не решался взять на себя неприятную роль палача. Дальнейшее выглядит сюжетом, достойным романтической баллады: лишить Мария жизни согласился какой-то галл или кимвр.[837] Однако, когда варвар вошел в дом, где находился победитель при Верцеллах, ему показалось, будто в темноте глаза полководца горят ярким огнем, а его голос из тьмы грозно вопрошает: «Неужели ты дерзнешь убить Гая Мария?» Варвар бросился бежать, бросив меч, и закричал: «Я не могу убить Гая Мария!» После этого жители и старейшины Минтурн, то ли увидев в происшедшем знамение, то ли устыдившись и вспомнив, что хотят лишить жизни человека, спасшего Италию, раскаялись в первоначальном своем намерении и решили помочь ему (Плутарх. Марий. 39. 1–4; Annum. ГВ. I. 61; Ливии. Эпитома 77; Валерий Максим. П. 10. 6; Беллей Патеркул. П. 19. 3–4).

Затем «все должностные лица вместе вошли к Марию и, окружив его, отвели к морю… Дорогу к морю преграждала посвященная Марике роща, которую там чтили как святыню и заботились, чтобы ничто внесенное в нее не выносилось обратно. Чтобы обойти ее кругом, нужно было потратить много времени, и тогда один из старейших провожатых вскричал, что ни одна дорога не заповедна, если по ней идет к спасению Марий, первым взял на плечи часть поклажи, которую несли на корабль, и прошел через рощу. Добрая воля спутников помогла быстро собрать все необходимое, некий Белей предоставил Марию судно, а потом, изобразив все эти события на картине, посвятил ее в храм[838]» (Плутарх. Марий. 39–40).

Более кратко, но с не меньшим пафосом описал эти события Цицерон: «Разве жители Минтурн, которые спасли Мария от меча гражданской войны и нечестивых рук, дали кров и отдых ему, измученному голодом, усталостью и бурями, снарядили в дорогу, предоставили корабль и его, когда он покидал землю, которую спас, провожали с молитвами, напутствиями и слезами, не снискали этим навек добрую славу?»* (За Планция. 26).[839]

Как видим, Цицерон ничего не сказал ни об осле, ни о варваре-палаче.[840] Вытекает ли отсюда, что все эти детали не заслуживают доверия? Что касается осла, то это явно фольклорная подробность,[841] а вот поведение германца (или галла) представляется вполне объяснимым. Он был общественным рабом и, очевидно, выполнял грязную работу городского палача. Вряд ли речь шла о том, что он вызвался убивать Мария добровольно – ему просто велели выполнить его обязанности. С учетом этой поправки все встает на свои места: варвар вошел в помещение, где должен был казнить пленника, но тот надменно спросил его: неужели он посмеет убить самого Мария? Узнав, с кем имеет дело, палач, естественно, оробел – он не мог не знать, что у простых горожан полководец пользуется популярностью. А если они отомстят? А если объявятся родственники? О кровной мести варвар, особенно если он был германцем, наверняка знал не понаслышке. Не приходится удивляться, что он отказался убивать Мария. Магистраты же, по-видимому, объявили это божественным знамением и, ссылаясь на волю небожителей, отпустили победителя Югурты и кимвров.[842]

Так начались заморские странствия несгибаемого арпината. «Фортуна сохранила его для новой войны» (Флор. III. 21. 8). Как заметил Теодор Моммзен, неизвестно, благодарил ли Сулла свою счастливую звезду за то, что ему не довелось стать убийцей Мария, но сведений о том, что власти Минтурн и сам город были наказаны за содействие изгнаннику, нет.[843]

Соратникам полководца удалось уйти, по-видимому, без особого труда, поскольку все усилия были брошены на поиски двух главных зачинщиков – Мария и Сульпиция.[844] Один из Граниев бежал, как уже говорилось, на Энарию, сын Мария Гай – в Африку,[845] Децим Брут – в Дальнюю Испанию (Плутарх. Марий. 35.12; Граний Лициниан. XXXV. 16F). В свое время они вернутся в Рим, и отнюдь не с намерением явить образцы милосердия. Но это будет уже много месяцев спустя, когда Сулла покинет Италию.

Объявление Мария, Сульпиция и их приверженцев врагами римского народа было лишь одним из мероприятий победившей стороны. Наряду с ним приняли еще одно решение – об отмене всех законов Сульпиция (Аппиан. ТВ. I. 59. 268). Если отмена законов об исключении из сената тех его членов, чей долг превышал 2 тысячи денариев, и передаче командования от Суллы Марию представляется вполне очевидной, того же нельзя сказать о самом главном – распределении италийцев и вольноотпущенников по 35 трибам. «Если бы Сулле хватило мудрости и великодушия издать заново этот закон от собственного имени, беспорядков и кровопролития, последовавших вскоре, можно было бы избежать».[846] Впоследствии ему придется сделать это, но лишь после огромных жертв и страданий, которые выпадут на долю Италии. Точно так же, когда в 103 году сенат не хотел давать землю воинам Мария, тот в союзе с Сатурнином добился своего, и хотя Сатурнин погиб, а Марию пришлось вскоре отойти в тень, наделы остались за солдатами. То же произошло и во время Союзнической войны, когда «римляне предпочли, обессилев сами, дать права гражданства побежденным и надломленным [италийцам], чем сделать то же самое, пока были сильны обе стороны» (Беллей Патеркул. П. 17. 1). Но у этой неразумной, на взгляд мирного обывателя, стратегии была своя логика – тех, кто уступает без борьбы, могут счесть слабым и не удостоить какого бы то ни было уважения.