Жизнь после жизни - Александра Маринина

Полина закончила свой монолог и подняла на Настю полные слез глаза.

— Мне так грустно без нее, — сказала она негромко. — Я ее очень люблю. И очень скучаю.

Они крепко взялись за руки и пошли в сторону выхода. Шли тем же путем, и Настя напряглась, когда они поравнялись с могилой Алисы Ярцевой, но Полина по-прежнему смотрела себе под ноги, погруженная в печальные переживания, и ничего не заметила.

Настя отвезла девочку домой и вернулась в усадьбу. По дороге решила, что начатый с «неправильного» завтрака день следует довести до логического конца, и заехала в магазин, где купила сыру, колбасы, хлеба, пирожных, а в отделе кулинарии взяла куриные котлеты и большую порцию салата «Столичный». Вот к такой еде она привыкла, и не в ее годы начинать переучиваться и жить по правилам какого-то там олигарха Бегорского.

Выйдя из машины, она сделала крюк, заскочив в зверинец и забрав Подружку. Вот так будет правильно. Сейчас они вместе пообедают, а потом Настя влезет в Интернет, найдет любую запись «Аиды» и послушает. «Будем надеяться, что итальянский язык я еще не окончательно забыла», — думала она, стягивая куртку и сапоги и одновременно уворачиваясь от обезумевшей от радости Подружки, которая все время норовила упереться Насте в грудь мощными передними лапами, мокрыми от снега, и лизнуть ее в лицо.

Холодные куриные котлеты показались Насте просто божественными, особенно в сочетании с салатом, по которому она, оказывается, так соскучилась! Подружка радостно жевала сыр с колбасой, лежа у Настиных ног. И все было таким спокойным и мирным.

— Пирожное будешь? — спросила Настя, налив себе кофе и открывая коробку. — Тебе какое, эклер или корзиночку?

Собаке было все равно, она любила и то, и другое, и вообще все, что предлагала ей человеческая подруга. Она нервно дергала кожаным носом, сглатывала слюну и повизгивала от тихого счастья.

— Пошли оперу слушать. Оперу любишь?

Насчет оперы Подружка не была уверена, но если это любит ее ненаглядная Настя, то и она готова слушать хоть до утра, только бы находиться рядом, иметь возможность смотреть на нее, дышать с ней одним воздухом.

Настя довольно быстро нашла несколько вариантов «Аиды» и задумалась, какой выбрать. В принципе, все равно, но на всякий случай она выбрала тот, который сопровождался английскими субтитрами: если ее подведет знание итальянского и восприятие на слух, то уж с английским текстом она точно справится. Настя честно хотела сразу перейти к третьему акту, но не удержалась.

— Я только послушаю первые десять минут, — сказала она себе, — а потом сразу перейду к сцене у реки.

Но десять минут превратились в двадцать, а потом все как-то плавно перетекло в сплошное прослушивание. Ну не отказывать же себе в удовольствии! Все равно нет никакой спешки… Нет, знание итальянского никуда не делось, да и дикция у певцов оказалась на редкость хорошей, так что английские субтитры даже не понадобились.

Собака мирно дремала, положив голову на Настины ступни в теплых носочках и посапывая. Любительницей классической оперы она явно не была.

Ну вот и третий акт, и та самая сцена у реки. Настя вся превратилась в слух, схватила ручку, положила перед собой блокнот и приготовилась ловить каждое слово. Через полчаса она выключила «Аиду», волевым усилием приняв решение не дослушивать оперу до конца. Перед ней лежал тот текст, который, судя по всему, имела в виду Аида Борисовна Павлова: «Я должен бежать с тобой в чужую страну, покинуть свою родину и алтари наших богов, забыть землю, где я завоевал первые лавры славы, забыть небо, которое было свидетелем моей любви».

Да, бывший следователь Павлова была категорической противницей переездов в поисках лучшей жизни. Сына своего она отпустила в Канаду, а вот сама уезжать туда отказалась, как сын ни настаивал. Об этом и свидетели говорили, и Настя своими глазами читала в переписке Аиды Борисовны с родственниками. Но почему-то эту свою позицию она вспомнила и решила подтвердить словами Радамеса именно после разговора в кабинете Аллы Ивановны Ярцевой. И разговор этот ее сильно взволновал и расстроил, причем настолько, что она даже отказалась от посещения парикмахерской, хотя очень следила за собой и старалась хорошо выглядеть.

Ну что ж, теперь, по крайней мере, понятно, в каком направлении следует двигаться и какую информацию собирать.

Настя ласково погладила Подружку по шее, запустила пальцы в длинную спутанную шерсть.

— Вставай, милая, пойдем по делам. Мне нужно в главный дом, а ты, если хочешь, подожди меня на улице. Собакам в клуб нельзя, ты сама знаешь. Не оставлять же тебя в холле скучать.

Подружка протяжно зевнула и облизнулась, вполне прозрачно намекая на оставшиеся вкусности.

— Хватит, тебе больше нельзя, — строго сказала Настя, — ты уже старенькая, а старикам переедать вредно. Вот пойдем вечером на прогулку — и я тебе еще дам сырку с хлебушком. А пока хватит.

Собака посмотрела на нее с упреком и покорно пошла к двери.

Костю Еремеева Настя встретила в холле главного дома, он шел из кафе, нес в руках чашку с дымящимся чаем и на ходу что-то дожевывал. Вообще-то Насте нужна была Тамара, но раз уж ей попался Костя, то можно и с ним поговорить.

— Костя, а ваш врач-психотерапевт Ярцева ничего вам не говорила о том, что хотела бы удочерить одну девочку?

Костя оторопел, его рука с чашкой заметно задрожала.

— П-почему вы у меня сп-спрашиваете? — Он даже заикаться начал от неожиданности. — Откуда я з-знаю?

— Костя, не надо, — Настя поморщилась, — о вашем романе с Аллой Ивановной знают даже животные в зверинце. Вот я и подумала: раз уж она так страдала по погибшей дочери, то, может быть, у нее появлялись мысли о том, чтобы взять другого ребенка? Нет? Ведь если кто и знает об этом, то только вы, потому что вы были очень близки.

— А это что, входит в программу социологического исследования? — окрысился Еремеев.

— Входит, — не моргнув глазом заявила Настя. — Меня интересуют вопросы адаптации людей к любым психотравмирующим ситуациям. Выход на пенсию — только одна из таких ситуаций. А вот потеря ребенка — другая, не менее интересная для меня. Так как, не собиралась Алла Ивановна подумать о другом ребенке?

Глаза его заметались, кадык судорожно дернулся, и в принципе он мог бы уже больше ничего и не говорить, все и без того было понятно.

— Н-не знаю, она н-ничего такого н-не говорила, — пробормотал он.

— Ну, нет так нет, — улыбнулась Настя. — Извините, что побеспокоила.

Значит, да. Ладно, пойдем дальше.

Тамару Настя нашла на этот раз не в костюмерной, а в парикмахерской, где та колдовала над париком.

— Настенька, вы сегодня не завтракали и не обедали, — с улыбкой заметила она, не отрываясь от своего занятия. — Андрею уже доложили, а он спросил у меня, где вы питаетесь, если не ходите в наше кафе.

— И что вы ему ответили? — засмеялась Настя.

— Ничего. А что я могла ответить, если не знаю? Андрей же не дурак, он понимает, что если вы не едите то, что он велит, то, стало быть, питаетесь где-то на стороне неправильной пищей, то есть пытаетесь ускользнуть от его всевидящего ока. Имейте в виду: если вы ему попадетесь в ближайшее время, то вам гарантирована лекция о том, что он платит деньги, за добросовестную работу, а не за плохое самочувствие.

— Да я уже имела счастье это слышать. Тамара, у меня к вам вопрос, вернее, даже два вопроса. Первый: вы ничего не слышали о том, что Алла Ивановна Ярцева хотела бы удочерить девочку примерно одного возраста со своей погибшей дочерью?

Тамара подняла голову, сняла очки, отложила в сторону прибор, которым укладывала на парике кудри.

— Нет, — медленно проговорила она. — Я ничего об этом не слышала. Во всяком случае, в моем салоне об этом не сплетничали. А вы у Кости спросите, он наверняка знает.

— Уже спросила, — вздохнула Настя. — Он молчит, как партизан на допросе. То есть клянется, что ничего об этом не знает. А на самом деле испугался до дрожи в ногах.

— А что тут такого страшного? — удивилась Тамара. — Почему нужно это скрывать?

— Вот и мне интересно, почему нужно это скрывать. И второй вопрос: нужно, чтобы вы вспомнили точно, когда, в какой день вы видели Аиду Борисовну после разговора с Аллой Ивановной?

— Но я же говорила: незадолго до убийства.

— Мне нужно точнее. Вы говорили, что Аида Борисовна была записана к вам на стрижку и не пришла вовремя, поэтому вы и пошли ее искать.

— А, ну да, конечно, — спохватилась Тамара, — я сейчас посмотрю по журналу. Вы не помните точную дату, когда ее убили?

— Двадцать второго сентября.

— Сейчас, сейчас. — Она принялась листать толстую тетрадь с разлинованными страницами. — Вот двадцать второе, смотрим раньше, двадцать первое, двадцатое, девятнадцатое… Вот, восемнадцатое сентября, четырнадцать тридцать.