Заблудшая душа. Переселенец - Григорий Шаргородский

– Два года назад в семье одного из степных баронов заболел сын. Он уснул и до сих пор не может проснуться. Барон едва не разорился, стараясь его вылечить. Но целители лишь разводили руками, с трудом поддерживая жизнь бедняги. Они говорили, что душа поки… Святой Герберт! – всплеснул руками Урген, и для убедительности хлопнул себя ладонью по лбу. – Какой же я идиот. Это же «опустевший сосуд». Я сам его осматривал. Точно! Мы немедленно едем в Даграй. Мальчик сейчас там, в монастыре целителей.

– Стоп, профессор. Теперь ваша задача думать только о том, как правильно провести обряд, и о том, что вам для этого нужно. Кстати, где кристалл? – немного поздновато вспомнил я и даже вспотел от страха.

Вот так и накрывается большинство даже самых продуманных авантюр – вроде и идея неплохая, и исполнение удачное, но вот упустил маленький нюанс, и Гвиери в тюрьме со злорадной ухмылкой заносит булыжник над хрупкой стекляшкой.

– Он здесь. – Угрен с улыбкой хлопнул ладонью по сумке, правильно истолковав мою бледность. – Когда меня вызвали, я тихонько спрятал кристалл, забрав его с вашей груди. Граф этого, к счастью, не заметил.

– Фух! – не стал я скрывать своего облегчения. – Так, сидите в этой комнате и ждите меня.

Выйдя в гостиную, я сквозь так и не отремонтированные двери увидел, что Соло еще не вернулся. Теперь нужно было подумать. Время интуиции и наития прошло – нужен был четкий план. Задача первая: доставить Ургена и больного мальчика в тайное место. Причем сопровождать его должны не гвардейцы, которых легко отследить. Все эти предосторожности нужны были потому, что я собирался сделать самую большую глупость в своей жизни – не убивать графа Гвиери. Причем я ничуть не сомневался, что он будет искать меня, едва дорвется до власти. Причин для подобной глупости было несколько. Во-первых – без графа Лару здесь просто разорвут, а я ее все же любил, хоть и намерен проститься с нею навсегда. Во-вторых – вместе с графом придется казнить всю шайку-лейку, а они мне уже начали нравиться, даже вечно въедливый Карн. Что уж говорить о Яне.

Кстати, а где ее носит? Ну и последней причиной было то, что мне не хотелось вообще кого-либо казнить – и так от пролитой крови уже тошнило. К тому же что-то подсказывало, что ее будет еще ой как много.

В связи со всем этим вставал вопрос: кому доверить Ургена и свою душу, причем в самом прямом смысле этого слова? Никто из придворного окружения не подходил – слишком заметны и ненадежны, даже Соло, несмотря на все его рвение.

Обращаясь к памяти императора, я не надеялся на успех, но ответ на все мои вопросы находился на поверхности, и имя ему было Сават Кардей – местный Робин Гуд.

Личность довольно неоднозначная: маркиз, его отец был герцогом Увиером. Что там произошло, толком неизвестно, но по непонятным причинам теперь звание герцога Увиера носит не Сават, а Чаако – тот самый стремный мужик, который пытался поймать меня на лжи во время помолвки. Сават потерял не только герцогство, но и право носить фамилию Увиер, и стал маркизом Кардей, получив титул своей матери.

Это, конечно, не могло порадовать совсем юного рыцаря, и он ушел в подполье, точнее, в подлесье. Постепенно нападения на конвои кузена сменились грабежом всех богатых, а вокруг местного героя начали собираться обездоленные со всего герцогства, и не только – герцог Увиер был довольно жестким эксплуататором, но это не особо отличалось от обычного поведения феодалов севера империи.

Все эти подробности задержались в старческой памяти императора, потому что два месяца назад «медведям» все же удалось изловить местного Робин Гуда, и канцлер, сидящий в этот момент в темнице, положил на стол своего владыки подробный отчет. Кстати, насчет канцлера – в отличие от остальных заговорщиков он был против такой цены за молодость и сдался только после прямой угрозы императора.

Мои воспоминания прервал Таух Соло, который буквально влетел в комнату.

– Повиновение императору!

– Вот и хорошо, сентар, что повиновение. Этой ночью мне будет нужна твоя верность без вопросов и оглядок. Я могу на нее рассчитывать?

– Моя верность и жизнь всегда были только ваши, мой император! – Соло вытянулся в струнку. Казалось, его позвоночник сейчас треснет.

– Расслабься, сентар. Итак, для начала пошли гвардейца за распорядителем дворца и передай мой приказ собрать всю наличность из его кассы. А мы спустимся в дворцовые казематы.

Вопросы в глазах молодого сентара заскакали, как шарики в лототроне, но он жестко подавил любопытство, всем своим видом показывая готовность спуститься со мной даже в преисподнюю.

– Находящегося в дальней комнате человека беречь как зеницу ока, и даже лучше.

– Повиновение императору! – вновь заорал сентар, заставляя усомниться в своем интеллекте. Но, присмотревшись, я понял, что парень просто испугался и теперь едва сдерживал радость от амнистии, смешанную с жутким желанием доказать свою полезность.

Подземные казематы императорского дворца выглядели именно так, как и должны были, – мрачно и очень солидно. Здесь содержались только самые родовитые преступники и те, о чьем аресте не должна была знать ни одна живая душа. Всем этим хозяйством заведовал довольно колоритный человек по кличке Горбун. Как было ясно из не очень замысловатого прозвища, он страдал от серьезного искривления позвоночника, что было примечательно: сумей он встать ровно – имел бы рост не менее двух метров, эдакая гора. Несмотря на несомненно жесткое детство и неприглядную профессию, на его лице я не заметил признаков ни излишней жестокости, ни душевных болезней, а в глазах угадывался незаурядный ум.

Император знал этого Горбуна, когда тот был еще мальчиком, и, как ни странно, сохранил в памяти его имя.

– Здравствуй, Димо.

Горбун согнулся еще сильнее, скручиваясь почти в круг.

– Здравствуйте, ваше величество.

– Я давно не заходил, все ли у тебя в порядке?

В глазах Горбуна мелькнуло удивление, но вылилось оно не в настороженность, а в добрую улыбку.

– А на что мне жаловаться? Еда с вашего стола, подопечные в основном дворяне, а не всякое отребье. Даже есть с кем поиграть в битву.

– Вот и хорошо, – улыбнулся я Горбуну, который мне действительно понравился. Обычно люди с уродствами, если, конечно, окружающие не уродуют их еще и морально, становятся добрыми, хоть и совершенно закрытыми. – Димо, мне нужно, чтобы один человек оказался в моих покоях в снаряжении городского стражника, но при этом чтобы все считали, что он умер.

Говорить я старался тихо, чтобы Соло и сопровождающие нас гвардейцы не могли ничего услышать, поэтому придвинулся к Горбуну ближе. Как ни странно для этого места и занимаемой должности, от Димо шел приятный запах чистоты, мыла и какого-то незамысловатого цветочного аромата.

– Сделаю, – коротко кивнул Горбун и тут же доказал, что действительно обладает неплохим интеллектом. – О том, что это должно остаться нашей тайной, можете не говорить.

Еще в детстве мама всегда говорила мне: «Будь добр с людьми, даже если эти люди ничего не могут дать тебе взамен». Жизнь подтвердила ее правоту, но с небольшой ремаркой – хорошее отношение к людям очень часто приносит свои дивиденды.

Шепнув на ухо главному дворцовому тюремщику необходимое имя, я направился дальше в сопровождении его помощника. По пути попадались и другие подчиненные Горбуна, все они имели набор несомненных добродетелей, особенно для тюремщиков: чистоплотность, расторопность и отсутствие следов пороков на лицах. В основном это были молодые люди, явно из низов общества. Конечно, я понимал, что в остальных имперских тюрьмах все с точностью до наоборот, но все равно был приятно удивлен.

Первым я посетил графа, которого слишком усердный сентар приказал приковать к стене. Сначала я хотел освободить его, но, поразмыслив, оставил как есть. Разговор пойдет наедине, а Гвиери, несмотря на старость, еще тот бычок.

– Радуешься?! – сузив глаза, осведомился граф. Держался он неплохо, но усталость сделала его намного старше.

– Чему, ваша милость?

– Ну месть – это сладкий напиток.

– Какая там месть! Вы, конечно, сволочь редкостная, но делали все это не для себя. Да и меня угробили бы только для того, чтобы защитить Лару.

– Я обещал тебя отпустить и сдержал бы…

– Ой, вот только не надо мне этих песен, – тоном старого одесского еврея оборвал я насквозь фальшивую речь графа. – Изменить уже ничего нельзя – так давайте будем искренни друг с другом. Вы с самого начала решили, что спишете меня как ненужную вещь, а я с самого начала понимал это.

– Хорошо, Ван. Пусть будет так. Но что это меняет? А я ведь могу раскрыть твою сущность. Как думаешь, что сделают верноподданные с императором, чью душу поработил бес?

– Граф, я же просил оставить эти игры. Прежде всего это ударит по Ларе. А этого вы не допустите. Именно поэтому я и не прикажу вас казнить.