Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поет под плюс и не всегда точно попадает, забыл уже, где какие паузы или проигрыши. Но не беда, потом при монтаже поправят, в нужных местах покажут зал. Пока Сашка размышляет на эту тему, перед ней вдруг оказывается девочка-ассистентка и протягивает букет цветов.
– Когда он закончит, подарите ему, пожалуйста, – шепчет она Сашке. – Чтобы красивая картинка была в кадре.
– Почему я? – возмущается Сашка.
Ей только не хватало крупным планом засветиться в телевизоре! И опять в качестве поклонницы с букетом, просто потрясающе!
– Потому что нужна красивая картинка! – повторяет ассистентка и исчезает.
Ну да, если букет ему всучит какая-нибудь бабушка, получится не так изящно. Сашка даже не знает, злиться ей или смеяться. Есть определенная ирония в том, чтобы оказаться на прежнем месте – у подножия сцены, на которой стоит Туманов. С букетом. По крайней мере теперь она его не боится.
Сашка встает со своего стула на последних аккордах, делает два шага к сцене. В тот же момент Всеволод Алексеевич, распахнув руки в фирменном жесте, будто бы пытаясь обнять зрительный зал, делает два шага к публике. И не замечает края.
– Куда?! Стойте!
Свалиться он не успел, услышал Сашкин вопль. Закачался, но равновесие кое-как удержал. Да и ребята-операторы, крутившиеся рядом, среагировали, подскочили, подхватили его под руки.
Через несколько минут он уже сидит в гримерке. Цветы валяются на столике. Сашка стоит рядом и влажной салфеткой стирает ему грим.
– Всеволод Алексеевич, они все исправят на монтаже. Просто обрежут концовку, сделают перебивку на хлопающий зал. Это элементарно. Песня-то записана целиком. Всеволод Алексеевич! На меня посмотрите!
Поднимает на нее глаза, и Сашке выть хочется. Куда делся счастливый, сияющий артист? Еще и подводка дурацкая, не стирается с первого раза, оставляет черные полосы под веками, отчего он похож на грустного клоуна.
– Не вздумайте расстраиваться! Главное, что все целы!
Он качает головой и молчит. Он не просто расстроился, он в отчаянии.
– Сделать вам еще чаю?
– Нет. Поехали уже домой. И билеты возьми сегодня же на ближайший рейс.
– Возьму. На завтра. А сегодня вы как следует отдохнете. Всеволод Алексеевич, вы не виноваты! Вам в глаза светят прожекторы, зал не освещен. Вам объективно не видно было края!
– Хватит, Саш. Почему-то раньше я край видел. И все остальные артисты тоже со сцены не падают. Я просто пытаюсь обмануть сам себя. Уходить надо вовремя, не дожидаясь, пока тебя вынесут. Но мы же не можем! Мы же все наркоманы. Нам хлопают, на нас смотрят, и мы готовы наизнанку вывернуться. Будем сидеть на любых лекарствах, колоть себе ботокс в морду и жопу, глотать стимуляторы, накладывать тонны грима, включать фанеру, но выползать и выползать, снова и снова. Чтобы шоу продолжалось. Наше личное шоу, в которое мы превращаем собственную жизнь.
Злится. На себя злится. И Сашка даже возражать ему не хочет, знает, что только хуже будет. Молча помогает ему переодеться, а главное, переобуться. Он уже не спорит, не возмущается, засовывает ноги в мокасины, слегка морщась – более аккуратные туфли, в которых он снимался, были узковаты, и теперь ноги отекли и не хотят помещаться даже в мягкие тапки. Сашка вздыхает, но от комментариев воздерживается. До такси дойдет, а дома она его загонит в постель и пусть попробует сопротивляться.
– Я надеюсь, вы хотя бы ботокс не кололи? – скорее, чтобы сменить тему, интересуется она, пока они идут по длинным коридорам телецентра.
– А то ты не знала бы! – фыркает он. – Ты же всегда в курсе всего!
– Я знаю, что вы блефаропластику делали, но давно, еще до всех проблем со здоровьем.
Кивает.
– В ФСБ у тебя осведомители, что ли. Тогда ведь даже телефонов ваших дурацких не было с камерами, всех этих инстаграмов. Откуда узнала?
– Будто сложно догадаться! Прямо не видно ни разу, ага! Зачем бы вы ее делали, интересно, если бы результата не было заметно? И потом, вы еще месяц на сцену в темных очках выходили. Вы, Туманов! Советский певец, который всегда в костюме и при галстуке.
– Ужас какой-то. Не дай бог таких поклонников иметь. Нет, Сашенька, ботокс я никогда не колол и больше ничего не делал. Я всегда был консервативен до безобразия. И зря, наверное. Надо было хотя бы зрение поправить, пока еще здоровье позволяло. Тогда бы со сцены сейчас не падал.
Заклинило его, что ли, думает Сашка с досадой. Теперь будет по кругу гонять самоуничижительные мысли. Съездили, называется, на съемку, подняли настроение. И кому все это надо было? Провалилась бы его Москва вместе с его сценой.
Такси уже стоит на месте, что очень радует, так как погода к обеду испортилась, моросит холодный и противный дождь, мало похожий на летний. Сашка садится на заднее сиденье рядом с ним и, вопреки своему обыкновению, держаться отстраненно, прижимается к его плечу. Чувствует, что надо так сделать, чтобы ему стало легче.
– Замерзла?
– Ага.
Ни черта она не замерзла. Но он обнимает ее теплой рукой и ощущает себя мужчиной, а не разваливающимся на сцене, запоровшим номер артистом. Они едут домой.
* * *
– Как же тут хорошо, Сашенька!
Сашка слышит эту фразу уже третий раз за последний час и только головой качает. Сначала ищем трудности, а потом героически их преодолеваем! Они прилетели утром, еще два часа добирались на машине из аэропорта до их поселка. Всеволод Алексеевич должен был устать как собака. А он бродит по саду довольный, владения осматривает, список дел составляет: с яблони уже пора урожай снимать, клематисы разрослись до неприличия, через арку из-за них не пройти, через забор ежевика лезет, тоже стричь надо.
Больше всего Сашка боялась, что он скатится в депрессию. Сначала ей казалось, он не захочет уезжать из любимой Москвы, из снова обретенной привычной жизни с телевизионными съемками. Ладно, почти обретенной. Потом боялась, что он расстроится из-за сорванного номера. Он и правда расстроился, но Сашка не учла, что у него все-таки не ее характер. Нельзя примерять на него собственную модель поведения. Она в подобной ситуации накручивала бы себя неделями. А он умеет резко обрывать, жестко принимать решения и радоваться новому дню. Сказал, что они
