Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы - Редьярд Киплинг

— Я знаю мальчика, как уже говорил.

— И ведь он обладал всеми этими качествами?

— Некоторыми из них. Но я еще не нашел талисмана Красной Шапки, чтобы сделать его хоть несколько правдивым. Его очень хорошо лечили.

— У сахибы золотое сердце! — горячо сказал лама. — Она смотрит на него, как на сына.

— Гм! Кажется, половина Индостана разделяет ее чувства. Я хотел только посмотреть, не случилось ли чего дурного с мальчиком и пользуется ли он свободой. Как ты знаешь, мы с ним были старыми друзьями в первые дни вашего паломничества.

— Оно связало нас. — Лама сел. — Мы пришли к концу нашего паломничества.

— Твое могло окончиться навсегда, неделю тому назад. Я слышал, что говорила тебе сахиба, когда мы относили тебя на койку. — Махбуб рассмеялся и дернул себя за свежевыкрашенную бороду.

— В то время я размышлял о других вещах. Хаким из Дакка прервал мои размышления.

— Иначе, — ради приличия это было сказано на языке пушту, — ты окончил бы свои размышления на знойной стороне ада, так как ты неверующий и идолопоклонник, несмотря на всю свою детскую простоту. Но что ты делаешь теперь, Красная Шапка?

— Сегодня же ночью, — слова выходили из его уст медленно, звучали торжественно, — сегодня же ночью он будет так же, как я, свободен от всякого греха. Когда покинет тело, познает, как и я, освобождение от Колеса Всего Сущего. Я имею знамение, — он положил руку на разорванную картину за пазухой, — что мое время коротко, но я буду охранять его еще много лет. Помни, я достиг Познания, как и говорил тебе три ночи тому назад.

— Должно быть, верно сказал джайнский жрец, что я суфи (вольнодумец), потому что вот я сижу, слушая невозможные богохульства… — сказал себе Махбуб. — Я помню твои слова. Таким образом он попадет в сады Эдема. Но как? Убьешь ты его или утопишь в той удивительной реке, из которой вытащил тебя бабу?

— Меня не вытащили ни из какой реки, — просто сказал лама. — Ты забыл, что случилось. Я нашел ее… Я познал.

— О да. Верно, — пробормотал Махбуб, колеблясь между веселым смехом и сильным негодованием. — Я забыл, как все это произошло. Ты сознательно нашел ее.

— И подумать, что я мог бы отнять жизнь… Это не грех, а просто безумие. Мой чела помог мне найти Реку. Он имеет право очиститься от грехов со мной вместе.

— Да, ему следует очиститься. Ну а дальше, старик, что дальше?

— Чего же еще нужно? Он, конечно, достигнет нирваны, он просветлен, как я.

— Хорошо сказано. Я боялся, как бы он не сел на коня Магомета и не улетел.

— Нет, он должен выступить учителем.

— Ага! Теперь понимаю! Это как раз подходящее дело для жеребенка. Конечно, он должен выступить учителем. Он, например, очень нужен государству как писец.

— Его готовили к этой цели. Мне вменится в заслугу, что я платил за него. Доброе дело не умирает. Он помог мне в моих поисках. Я помог ему в его. Праведно Колесо, о продавец лошадей с севера! Пусть он будет учителем, пусть он будет писцом, не все ли равно? В конце концов он достигнет Освобождения. Остальное — иллюзия.

— Не все ли равно? Когда мне нужно, чтобы он был со мной через полгода! Я являюсь с десятью хромыми лошадьми и тремя сильными людьми — благодаря этой курице, бабу — чтобы насильно вырвать больного мальчика из дома старой бабы. Оказывается, что я присутствую при том, как молодой сахиб поднимается — Аллаху ведомо — на какие-то языческие небеса с помощью старой Красной Шапки. А я считаюсь до некоторой степени участником Игры! Но сумасшедший любит мальчика, и я вследствие этого также должен быть сумасшедшим.

— Это что за молитва? — сказал лама, услышав сказанные в красную бороду ворчливые слова.

— Это все равно, но раз я узнаю, что мальчик, который предназначается в рай, может все-таки пойти на государственную службу, у меня становится легче на душе. Я должен идти к своим лошадям. Становится темно. Не буди его. Мне не хочется слышать, как он будет называть тебя учителем.

— Но он действительно мой ученик. Как же иначе?

— Он так и говорил мне, — Махбуб подавил порыв злобы и со смехом поднялся с земли. — Я не совсем твоей веры, Красная Шапка, если такая мелочь может касаться тебя.

— Это ничего, — сказал лама.

— Я так и думал. Поэтому тебя, безгрешного, только что омытого и на три четверти утонувшего не тронет, что я назову тебя хорошим, очень хорошим человеком. Теперь, когда мы поговорили с тобой три-четыре вечера, я — хотя и барышник — могу, как говорится, увидеть святость и из-за ног лошадей! Да, могу также понять, почему Всеобщий Друг сразу вложил свою руку в твою. Обращайся с ним хорошо и дозволь ему возвратиться в мир учителем, когда ты омоешь ему ноги, если это лекарство годится для жеребенка.

— Почему бы тебе самому не пойти по Пути и не сопровождать мальчика?

Махбуб, пораженный великолепной смелостью вопроса, уставился на ламу. За границей он ответил бы ударом. Юмор этого предложения тронул его мирскую Душу.

— Тише, тише, начинать надо с одной ноги, как хромой жеребец на умбалльских скачках. Я могу впоследствии попасть в рай, у меня есть данные для этого, хорошие данные — и это благодаря твоей простоте. Ты никогда не лгал?

— К чему?

— О Аллах, слышишь его? «К чему» в этом твоем мире! И никогда никому не причинял вреда?

— Однажды футляром с письменными принадлежностями — прежде чем стал мудрым.

— Вот как? Ну тогда я лучше думаю о тебе. Твои поучения хороши. Ты заставил одного знакомого человека сойти с пути борьбы. — Он неистово расхохотался. — Он пришел сюда с намерением произвести кражу со взломом. Да, ломать, грабить, убить и унести то, что было нужно ему.

— Великое безумие!

— О, и большой стыд! Так подумал он после того, как увидел тебя, и несколько других людей, мужчин и женщин, подумали то же. Поэтому он оставил свое намерение и теперь идет отколотить толстого, большого бенгальца.

— Я не понимаю.

— Аллах сохрани, чтобы ты понял! Некоторые люди сильны знаниями. Твоя сила выше. Сохрани ее, я думаю, что ты сохранишь. Если мальчик будет тебе плохим слугой, оторви ему уши.

Афганец, застегнув свой широкий пояс, с вызывающим видом скрылся во мраке, а лама настолько спустился с облаков, что взглянул на широкую спину удалявшегося Махбуба.

— Этот человек не благовоспитан и обманывается тенями явлений. Но он говорил хорошо о моем челе, который теперь должен получить награду. Я помолюсь… Просыпайся, о счастливейший из всех рожденных женщиной! Просыпайся! Она найдена!

Ким очнулся от глубокого сна, и лама терпеливо ожидал, пока он перестанет зевать, все время щелкая пальцами, чтобы отогнать злых духов.

— Я проспал сто лет! Где мы? Служитель Божий, ты давно здесь? Я пошел искать тебя, но, — он засмеялся все еще спросонья, — заснул дорогой. Теперь я совсем выздоровел. Ел ли ты? Пойдем домой. Прошло много дней с тех пор, как я ухаживал за тобой. А сахиба, хорошо ли она кормила тебя? Кто омывал тебе ноги? Как твои болезни — желудок, шея, шум в ушах?

— Прошло, все прошло. Разве ты не знаешь?

— Я ничего не знаю, кроме того, что не видел тебя целый век. Не знаю чего?

— Странно, что весть об этом не дошла до тебя, когда все мои помыслы были устремлены к тебе.

— Я не могу видеть лица, но голос твой звучит как гонг. Уж не возвратила ли тебе молодость сахиба своей стряпней?..

Он взглянул на сидевшую со скрещенными ногами черную фигуру, выделявшуюся на светло-желтом фоне сумерек. Так сидит в Лагорском музее каменный Боди-сатва, смотрящий вниз на патентованные, самодвижущиеся турникеты.

Лама хранил молчание. Их обвевало нежное, дымчатое безмолвие индийского вечера, нарушавшееся только щелканьем четок и звуком отдаленных шагов Махбуба.

— Выслушай меня! Я принес новости.

— Но мы…

Длинная желтая рука поднялась и заставила его замолчать. Ким поспешно спрятал ноги под одежду.

— Выслушай меня! Я принес новости! Поиски закончены. Теперь ждет награда. Вот как. Когда мы были в горах, я жил твоей силой, пока молодая ветвь не согнулась и чуть было не сломалась. Когда мы сошли с гор, я беспокоился о тебе и о многом, что лежало у меня на сердце. Челн моей души потерял направление: я не мог заглянуть в Причину Вещей. Поэтому я отдал тебя полностью на попечение добродетельной женщины. Я не принимал пищи. Я не пил воды. Но я все же не видел Пути. Мне навязывали пищу, кричали сквозь запертую дверь. Поэтому я удалился в пещеру под деревом. Я не принимал пищи. Я не пил воды. Я просидел в размышлении два дня и две ночи, стараясь отвлечься от внешнего мира и задерживать дыхание, как это полагается при благочестивых размышлениях. На вторую ночь — так велика была моя награда — мудрая Душа освободилась от глупой Плоти и стала свободной. Этого я никогда еще не достигал, хотя бывал близок к тому. Обрати на это внимание, потому что это — чудо!