Маэстро - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что давай включайся в работу. А то знаю я тебя. Сейчас соберешь друзей и начнутся гулянки.
— Да какие гулянки, дядя Ренат. Я уже взрослый, — застенчиво улыбнулся Марик и подхватил с тарелки кусочек пахлавы.
Идея возглавить «Уруз» и колесить с ним по Республике в качестве всего лишь худрука, стоящего за кулисами, казалась Марату абсурдной. Особенно горько было соглашаться на новую роль после ошеломительного успеха в «Ла Скала», когда казалось, что у твоих ног весь мир. Но чиновники из министерства культуры свое дело знали: на телевидение Марату путь закрыли, все запланированные концерты отменили, на праздники его тоже никто не звал. И Марик решил послушаться старших.
Первая же репетиция с «Урузом» привела его в ужас. Репертуар, казалось, не менялся с тех самых пор, когда маленький мальчик, вдохновленный мечтой о большой сцене, приходил к ним на прослушивание. Помимо советской песенной классики ансамбль пытался играть национальную музыку, но с момента ее написания прошло добрых сто лет, и для уха современного слушателя народная манера звукоизвлечения казалась чьим-то отчаянным стоном, но никак не пением. Единственное, на что можно было опереться, — это Рудик. Марат кинулся к лучшему другу в надежде урвать прямо из-под руки новые песни. В Москве Марат работал с разными авторами: и маститыми, и молодыми, но перспективными, старающимися пристроить свои творения к популярным артистам. Однако костяк его репертуара по-прежнему составляли шлягеры Рудольфа Семипалова. Новую песню Рудик обычно наигрывал Марату по телефону, потом они горячо спорили по поводу аранжировки или какой-нибудь музыкальной фразы, иногда даже ссорились, но быстро мирились. И в итоге Рудольф присылал партитуру по почте, а Марат уже нес ее на студию, репетировал с оркестром, записывал и брал в репертуар. Но в последнее время это происходило все реже и реже.
— А у меня ничего нет, — развел руками друг. — Я теперь для себя пишу.
— В смысле — для себя? — опешил Марат.
В жизни Рудольфа на первый взгляд ничего не поменялось. Он по-прежнему жил в родительском доме с мамой. Отца он похоронил несколько лет назад, Марик приезжал на похороны. Не женился, кучей отпрысков не обзавелся. Разве что в ширину раздался, но Марат и за собой замечал эту печальную тенденцию. Из окон дома Семипаловых по-прежнему просматривался двор Агдавлетовых, где на скамеечке сидела уже совсем слепая бабушка Гульнар. Рядом с ней — Маша, что-то говорит ей, наклонившись к самому уху. Хорошо, что они подружились.
— Вот так, для себя. Я же теперь пою, — гордо сообщил Рудик.
В первую минуту Марат не поверил. Он прекрасно помнил, каким противным был звук, исторгаемый из глотки лучшего друга. И как тот сам расстроился, впервые услышав себя в записи. И как они вместе решили, что Рудик будет сочинять, а Марик петь.
— Не твой уровень, конечно. Но по Республике уже езжу, — продолжил Рудольф, как бы рассеянно перебирая ноты на пианино. — И знаешь, людям нравится. Сейчас ведем переговоры с «Мелодией» насчет записи пластинки.
— Так, а что же ты молчал? — нашелся Марик. — Я бы помог, поговорил с кем надо. Правда, я сам сейчас…
Рудик пожал плечами.
— Ну ты никогда не был поклонником моего вокала. Но если хочешь…
— Хочу, разумеется!
Рудольф проворно уселся за инструмент.
Концерт произвел на Марата сильное впечатление. Но сложнее всего ему было удержаться от комментариев. Пел Рудик по-прежнему отвратительно. То есть нет, технически он все делал правильно, со вкусом прирожденного музыканта, получившего к тому же лучшее музыкальное образование в стране. Но звук… Марику казалось, что где-то неподалеку мучают кошку. Рудольф старался петь в той самой народной манере, которая звучала, мягко говоря, специфически. Но музыка была по-прежнему талантливой, мелодия ложилась на слух, и Марат просто чувствовал очередной шлягер. Увы, написанный не для него. И даже не для «Уруза», как он надеялся.
— Что скажешь? — Рудик развернулся к нему на все том же круглом металлическом табурете, сидя на котором осваивал первые гаммы страшно подумать сколько лет назад. — Через месяц в Москве пройдет декада мастеров искусств. От всех республик приезжают лучшие коллективы и исполнители. От нашей меня делегируют!
Марик с трудом скрыл изумление. Про декаду мастеров он что-то слышал краем уха еще до «опалы». И практически не сомневался, что его пригласят как самого прославленного уроженца Республики. Но потом все закрутилось-завертелось: Италия, злосчастные концерты, разборки и вот — ссылка. Нет, его никто не заставлял уезжать из Москвы, но что там делать без работы? Так что свое нынешнее пребывание в родном городе он иначе как ссылкой назвать не мог.
Ну хорошо, он отлучен от сцены. Но отправить на декаду Рудика с его козлетоном? Песни хорошие, спору нет. А голос? А манера держаться на публике? У Рудика появилась отвратительная привычка кривляться во время пения. Иначе Марик эту идиотскую, неестественную для друга улыбку и назвать не мог.
Но что Марату оставалось, кроме как пожелать другу удачи? А потом, вернувшись домой, сесть за инструмент, примостив на потертой крышке пианино чистые нотные листы и пару карандашей. Сильно повзрослевший, уже начавший находить у себя седые волосы Марик сидел за пианино, неторопливо подбирая мелодию и глядя в окно, в точности как тот талантливый мальчик, тридцать лет назад глядевший в это же окно на играющих в футбол ребят и мечтающий быстрее выучить урок и умчаться к ним. Теперь Марат никуда не спешил. Из кухни доносилось звяканье посуды, только у плиты возилась не бабушка, а Маша — осваивала секреты национальной кухни под чутким, хотя и незрячим руководством Гульнар-ханум. В большой комнате спорил с телевизором дед. Круг замкнулся. Возможно, поэтому звуки из инструмента Марик извлекал громкие, но невеселые.
— Трагично звучит, — заметила Маша, когда он вышел во двор перекурить. — Торжественно, но трагично. О чем ты пишешь?
Марик пожал плечами. Он никогда не мыслил такими категориями: «песня о дружбе», «песня о любви», «песня о родине». Он просто выражал свое настроение в музыке. А тему пусть потом поэты придумывают вместе со словами.
Но, постояв на крыльце с Машей, докурив сигарету и бросив окурок в железную банку из-под кофе, которая служила пепельницей, по легенде, еще отцу Марика, которого он никогда не видел, Марат вернулся в комнату и над верхней нотной строчкой приписал название будущей песни: «Время».
Со стихами проблем не возникло — в Москве осталось несколько знакомых поэтов, и первый же, кому Марат позвонил
