1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

И кроме того, в свете британской скрытности и французской слабости, не был ли чреват «западный» выбор Советского Союза огромной опасностью? Чемберлен не желал альянса с Советским Союзом. По его собственным признаниям, только давление общественного мнения и парламента вынуждало его всегда заходить дальше, чем он хотел, но и тогда он продолжал противиться альянсу и не очень горевал, когда переговоры провалились. Как раз в то время, когда немцы обхаживали Молотова, Чемберлен обратился к Гитлеру с предложением о переговорах — если бы только тот мог прекратить свои угрозы и сдержать в узде свою армию. Да, британская политика эволюционировала в 1939 году, но Чемберлен, Вильсон и Галифакс (может быть, временами и в меньшей степени) среди прочих, упорствовали и двигались к более твердым взглядам с большим трудом. Что тогда можно сказать о Франции? Бонне никто не доверял, а Даладье был «быком с улиточьими рогами». Мандель, который регулярно виделся с Сурицем, поощрял твердость советской позиции, ибо только такая позиция могла не позволить французскому руководству увильнуть от настоящего альянса.

История заключения нацистско-советского пакта о ненападении давно уже обросла всякого рода слухами и легендами. Началось это еще летом 1939 года, когда французы и англичане сами устраивали «утечки» информации в прессу, чтобы подготовить общественное мнение к возможному провалу переговоров и возложить вину за это на Советский Союз. Согласно этим легендам Советы сами искали возможности заключения этого пакта, для чего тайно и вероломно «сговорились» с нацистами. А во время переговоров 1939 года Молотов нарочно изводил англичан и французов все новыми требованиями, чтобы дать немцам возможность решить. Советское требование о правах прохода представляется как «большой сюрприз» на переговорах в Москве. А Вторую мировую войну «обусловил» именно пакт о ненападении.

После войны Даладье даже обвинил французских коммунистов в предательстве за то, что они поддержали пакт; но сам он несет не меньшую ответственность за то, что случилось в августе 1939 года.80 Точно так же как Чемберлен, в особенности, Чемберлен. Англо-французская беззаботность при подготовке переговоров в Москве просто невероятна, если не допустить, что она явилась отражением антисоветской настроенности, нежелания лишаться последней надежды договориться с Гитлером и, в случае Франции, недостатком решительности, который и заставил ее следовать за англичанами, несмотря на все просчеты выбранного ими курса. Англо-французская стратегия проволочек, общих мест, нежелание обсуждать вопрос о праве прохода столкнулись с советскими ожиданиями четкого оперативного планирования, детально проработанных соглашений, польского сотрудничества и быстрого подписания договора. И если не считать творцов англо-французской политики — Чемберлена, Галифакса, Даладье, Бонне — дураками, каковыми они определенно не были, то их политику в отношении Советского Союза в 1939 году следует считать не грубым промахом, а скорее слишком хитроумным риском, который не оправдался.

Все это касается и советской политики. Хотя у нас и нет исчерпывающих свидетельств с советской стороны, даже то, что имеется. указывает: немцы начали активно проявлять знаки внимания к советскому руководству еще в мае, но «Советы» до конца июля или даже до начала августа на эти ухаживания не поддавались. Но главным, что определило советскую политику было, похоже, неверие в добрые намерения Франции и Британии, серьезная озабоченность угрозой, которая могла исходить через прибалтийские страны, опасения немедленной войны с Польшей (которую напрямую поддержала бы Германия) и требования немцев, чтобы Советский Союз объявил о своей позиции еще до начала войны. Маловероятно, что за две августовские недели советское руководство могло целиком избавиться от своей глубокой, застарелой неприязни к нацистской Германии и изменить политике коллективной безопасности, но именно о том свидетельствуют документы. Неправда и то, что Молотов постоянно выдвигал перед Сидсом и Наджиаром все новые и новые требования. Основы советской политики были четко определены еще в 1935 году. Нет особой разницы между первоначальными предложениями Литвинова и тем, что потом неоднократно повторял Молотов. Не были новыми проблемами или «неожиданными» требованиями вопросы о «косвенной» агрессии, о гарантиях странам Прибалтики, о правах прохода и о военном соглашении. Даладье лгал, когда говорил, что советские требования о правах прохода явились для него сюрпризом. Он не только не был этим удивлен, он предчувствовал, что этот вопрос обязательно будет поднят, поэтому и инструктировал Думенка не соглашаться.

И как быстро все забыли летом 1939 года о Литвинове. Не прошло еще и четырех месяцев после его отставки, а впечатление было такое, что он вовсе и не являлся главой советской дипломатии все предвоенные годы. Политика коллективной безопасности, литвиновская политика была отброшена, словно старое тряпье. Один из сотрудников французского посольства в Москве хорошо сказал о политике сталинского режима: «Не устаешь убеждаться, что советское руководство всегда готово отказаться от своих идеологических установок ради реалий жизни... и ненависть к фашизму, создание защиты от агрессоров для них не цели, а средства». Целями советской политики были безопасность государства и восстановление его в границах царской империи. Советская политика «не зависела от каких-либо моральных установок»; она целиком исходила «из кодекса Макиавелли в его чистейшей форме».81 И в свете сталинских крутых разворотов во внутренней политике с одной позиции до диаметрально противоположной, зверского устранения соперников и истребления невинных почему должно удивлять, что те же правила применялись и в международных отношениях?

Если верить его пропаганде, то советское руководство хотело выиграть время, удержаться в стороне от схватки, с тем чтобы война завершилась как можно скорее. Но Сталин совершил ту же ошибку что и французы с англичанами: он думал, что с Гитлером можно иметь дело, или по крайней мере возможно отложить неизбежную конфронтацию, пока Советский Союз не накопит достаточно сил. По прошествии лет легко видеть, что Сталину следовало бы придерживаться литвиновской линии и политики коллективной безопасности, дать французам и англичанам больше времени на изменение своей политики. Но годы проясняют и другое: в то время никто не мог точно сказать, изменят ли Париж и Лондон свои взгляды. Чемберлен точно не собирался этого делать, да и французы, у которых теперь не было Клемансо, и уж точно не поляки, вся политика которых выражалась в слепоте и упрямстве. Сталину пришлось выбирать между войной сейчас и войной позже; он выбрал войну позже, а может была надежда, что ее и вовсе не случится. Вот в этом и заключался роковой просчет. Мандель, который уже давно уяснил для себя, кто такой Гитлер, уже в то время знал, что произойдет. «Мы сидели сложа руки, — говорил он, — пока они не раздавили Польшу. А драться нужно было начинать с первого часа». Это не был взгляд по прошествии лет, это был хороший совет, и Сталину следовало бы к нему прислушаться. В 1942 году Молотов соглашался: «Мы несем за это равную ответственность».82

Глава СЕДЬМАЯ

«Ситуация деликатная и опасная»

В августе 1939 года мир, казалось, вдруг стал с ног на голову.

То, что представлялось определенным и незыблемым в один день рассеялось как клубы дыма на предосеннем ветру. В течение двух августовских недель случились разительные перемены, два заклятых врага вдруг уладили все свои противоречия. «Вчера это еще было. Сегодня исчезло, — писал американский журналист Уильям Ширер из Берлина. — И уже не будет [германского] фронта против России». Во Франции и Британии главными чувствами были потрясение, гнев, унижение; в особенности после того, как нацистская «Shadenfreude» выступила со статьей о том, что этот поворот открывает немцам путь для вторжения в Польшу. Теперь, «когда русские у нас в кармане», хвастали нацисты, англичане не отважатся воевать.1 Советский поворот «кругом» изменил все. До августа 1939 года Советский Союз был для многих надежным оплотом в борьбе с нацизмом, своеобразным политическим островом. Пусть небольшим островком, омываемым реками крови от сталинских чисток, но все же куском твердой почвы. Когда Молотов подписал пакт о ненападении, этот остров погрузился в пучину. Международному коммунизму был нанесен жестокий удар, многие коммунисты, разочаровавшись, выходили из своих партий. Советский Союз протянул руку фашистам. Это не укладывалось в сознании. Во Франции и Британии антикоммунистическая говорильня, немного поутихшая весной и летом в связи с переговорами в Москве возобновилась с новой силой. В конце августа французское правительство запретило коммунистическую «L`Humanité», а в следующем месяце объявило французскую компартию вне закона и арестовало депутатов-коммунистов. Начался антикоммунистический разгул. Если кто-нибудь имел неосторожность слишком громко произнести в местном кафе «Vivent les Soviets», беднягу тут же заключали на восемнадцать месяцев в тюрьму, ferme — без права досрочного освобождения. В Британии непримиримее всего против Сталина были настроены лейбористы; кабинет, хоть и чувствовал себя обманутым, вел себя сдержанно. Объявив, что альянс с Советами был «ни чем иным, как не столь уж необходимой роскошью», британское правительство, по словам А. Дж. П. Тэйлора «выглядело не столь уж удрученным».2 Англо-французские чиновники только делали храбрый вид, в действительности они понимали, что их планы на долгую войну и удушающую блокаду нацистской Германии — разрушены.