Эдгар По в России - Евгений Васильевич Шалашов

Батюшка был безутешен, а все нерастраченную любовь изливал на меня. (Лучше бы попытался сделать имение более прибыльным.) Я не имел Недостатка ни в чем. Когда подошел срок, определен был в Кадетский корпус, а по окончании выпущен корнетом в гвардию. Верно, батюшке пришлось изрядно напрячься, чтобы превратить меня в объект своей гордости! Спрашивается — а кто его просил?

Служба моя была необременительной. Раз в неделю надлежало дежурить в покоях Его Императорского Величества, два раза в месяц являться на строевой смотр, а все остальное время был предоставлен самому себе. Я коротал время так же, как остальные гвардейцы — вино, карты, интрижки. Несколько раз дуэлировал. Был случай, когда я продырявил бок армейскому прапорщику, с которым повздорил из-за какой-то актриски. Было опасение, что меня могут исключить из гвардии, но армеец выжил, дело замяли.

Небогатому дворянину, попавшему в гвардию, трудно вести достойную жизнь, и я был вынужден залезать в долги. Батюшка, хотя и журил меня, исправно высылал требуемые суммы, а меня никогда не интересовало — где он брал деньги. Почему это меня должно было интересовать? Я его собственное произведение и он был обязан меня достойно содержать.

Однажды, когда я ждал весточки от отца, надеясь, что вместе с ней прибудет и кошелек, слуга принес странное письмо, писанное на клочке старой бумаги. С трудом разобрав каракули, я понял, что письмо было от старой няньки, сообщавшей, что батюшка лежит при смерти, а наше имение отбирают за долги!

Я был взбешен. Конфискация означала конец моей карьеры. Существовать на жалованье офицера можно, но вести при этом достойную жизнь — нет. А как же мой долг? Если я не отдам долг чести, придется искать себе место чиновника или перейти из гвардии в какой-нибудь пехотный полк. Я тут же ринулся в путь, не поставив в известность полковое начальство. Я был зол на отца, допустившего подобную нелепость, на кредиторов, но больше всего на нашего соседа — Кирилла Петровича, бывшего сослуживца батюшки. В отличие от отца, сосед дослужился до генерал-лейтенанта и покинул службу лишь из-за ран, полученных во время осады Эриваня. Мой отец никогда не просил протекции у своего друга, но при моем поступлении в Кадетский корпус был вынужден заручиться письмом Кирилла Петровича на имя главного директора.

Про генерала ходило множество слухов — мол, каждый день он изрядно навеселе и страдает от обжорства, он страстный охотник и держит целую свору борзых, что обходится ему в кругленькую сумму, в подвале дома сидит медведь, к которому отправляют неугодных ему людей. Болтали, что в одном из флигелей у него жили шестнадцать горничных: окна там загорожены деревянною решеткою; двери запирались замками. Время от времени кто-то из девок брюхател, и тогда барин выдавал их замуж, а новые заступали на их место.

Я не вижу ничего дурного в том, чтобы хозяин пользовался услугами своих крестьянок, как пользуемся мы плодами своих садов и полей. Но, неоднократно бывая в гостях у соседа, я не видел этого "особого" флигеля.

Из всего того, что рассказывали о Кирилле Петровиче, я доподлинно точно знал о его любви к охоте — еще в отрочестве сосед взял меня с собой, а егерь Тимошка научил заваливать зверя одним ударом арапника. Как я был счастлив, добыв своего первого русака!

Почему генерал не захотел выручить старого друга, которого он когда-то хотел видеть в качестве зятя? Я слышал собственными ушами, как генерал сказал как-то: "Коли в твоем Володьке будет толк, отдам за него Машку; даром что он гол как сокол". Батюшка в ответ только качал головой: "Нет, Кирилл Петрович. Бедному дворянину лучше жениться на ровне, чем сделаться приказчиком избалованной бабенке".

Тогда я не принял в расчет этого разговора, потому что дочь генерала была еще ребенком. Но сейчас она уже девица на выданье!

Когда я прибыл, гроб уже выносили из церкви. Руководил всем действом Кирилл Петрович. Он строго кивнул мне, будто перед ним не гвардейский офицер, не наследник усопшего, а приказчик.

После того как над могилой вырос неровный холм, все присутствующие отправились в наш старый дом, чтобы по русскому обычаю поесть и попить за чужой счет. И хотя я сидел во главе стола и ко мне были обращены слезно-лживые речи, но именно Кирилл Петрович был главным — он раздавал поминальную кутью, кивал, когда требовалось переменить блюда, наполнить чары, обращался к тем из соседей, кому положено говорить прощальные слова, останавливал тех, кто в своих речах уже переходил грань приличия. Моя дворня ютилась где-то на задворках, на стол подавали незнакомые лакеи. Меня как наследника все это чрезвычайно раздражало.

Когда гости разошлись (некоторых пришлось грузить на повозки), Кирилл Петрович остался. Он уселся в отцовское кресло и приказал слуге раскурить для него чубук (тоже отцовский!). Я ждал разговора, а сосед не спешил.

— Итак, Владимир Андреевич, что вы собираетесь делать дальше? — поинтересовался генерал.

— Прежде всего хочу искать справедливости, — заметил я. — На каком основании имение отца подлежит конфискации?

— На том основании, — спокойно отвечал генерал, выпуская порцию дыма, — что батюшка ваш — Андрей Гаврилович, задолжал разным людям огромную сумму денег. Кредиторы потребовали вернуть долг, потребовали арестовать имущество, но выяснилось, что имение давным-давно заложено в Заемном банке. Теперь же имение отошло в казну.

— И почему вы не оказали помощь старому другу? — усмехнулся я, глядя в лицо отставного генерала.

— Не вам меня упрекать! — сверкнул тот глазами. — Как вам не стыдно, если именно вы и стали причиной разорения своего батюшки! Я дал ему в долг один раз, другой, третий, но когда долг превысил двадцать тысяч рублей, то решительно отказал. Я пытался увещевать вашего отца, но он был глух. Сколько раз я предлагал Андрею Гавриловичу перевести вас из гвардии в армейский полк, чтобы вы службу служили, а не шаркали ножками на паркетах, да не пьянствовали. Так нет же — ваш батюшка всегда говорил: "Мой Володенька — самый лучший сын!" Вы делали долги, он занимал. Он регулярно отправлял вам деньги, которые вы проматывали и проигрывали. Вы, милостивый государь, вели себя не так, как подобает офицеру и дворянину.

— А вы собираетесь меня учить? — усмехнулся я. — Простите, на каком основании?

— Молчать! — рявкнул генерал так, что я снова почувствовал себя кадетом-первогодком. — Щенок!

— Господин генерал, — сказал я, твердо посмотрев в глаза Кирилла Петровича и гордо скрестив руки на груди. — Я не потерплю оскорблений от кого