Командировочные расходы - Николай Бенгин

– Стало быть, два трупа в одной каюте, – заключил Штимер, – очень мило. И как же уважаемый искусствовед предполагает разрешить это дело с органами юстиции?

– Никак, потому что с этими органами никаких дел вести не собираюсь и тебе, кстати, не советую.

– Ну, допустим, корабельная охрана искусствоведам нипочем. А, к примеру, когда приземлимся? Я так думаю, что на Розе спецназ уже в полный рост снаряжение примеряет.

– Твоя беда, есаул, что ты все время не о том думаешь.

– Да где уж нам, убогим, – Штимер поглядел в сторону лежащих тел. Ему все еще не верилось, что Гро действительно мертв, – это тебе что человека убить, что позавтракать.

– Не совсем так, – откинувшись на спинку кресла, Философ оглядел каюту и, по-видимому, остался недоволен осмотром, – трупы – это практически гарантированное неудобство, а я ценю комфорт. Для меня, к примеру, непонятна спартанская убогость этой обстановки, – он еще раз обвел глазами холл, – похоже на нулевой вариант, а почему? Зачем отказываться от доступных удовольствий?

Биллинг из-под полуопущенных век присматривался к Философу, пытаясь сообразить, что у того на уме. Вроде бы получил все, чего хотел, а продолжает балагурить и никуда не торопится, сидит себе, скособочившись… Биллинг пошире раскрыл глаза. Теперь он понял, что не так с правой рукой Философа. Мизинец – слишком тонкий, указательный палец – и длиннее, и толще среднего, большой – будто распух. Одно плечо – массивней другого. Лицо из-за повязки так и так выглядит криво, а вот левая ладонь, в отличие от всей остальной фигуры, на вид совершенно нормальна и пальцы вроде бы соразмерны, только шевелятся все время.

– Вот я, к примеру, – продолжал разглагольствовать Философ, – выбрал трон Снежной королевы. Чрезвычайно интересный интерьер и, кстати, полезным оказался. Вы наверняка его не пробовали…

– Пробовал, – буркнул Биллинг, – так себе. На мой взгляд – слишком помпезно.

– Возможно. Однако нельзя отрицать его функциональных достоинств.

Биллинг только крякнул, припомнив, как ерзал по неудобному, сверкающему огнями сиденью где-то на верхотуре, метрах в десяти над полом, никак не меньше.

– Нет, в самом деле очень полезный интерьер, если хочется побыть одному. Он как-то сразу намекает гостям о нежелательности визитов. Меня, к примеру, совершенно не вовремя пыталась посетить командорша, а там, если помните, канал такой весь в тумане вокруг кресла на возвышении. Так вот, командорша нашего уровня в этот канал и бухнулась.

– Ну, я понимаю, ты ей помог немного? – встрял Штимер. – Она вроде как до сих пор без сознания.

– Она мешала, – пожал плечами Философ. – Я работал с Инструментом, и на сей раз это привлекло какое-то ненужное внимание. Сначала появился персонаж под дверью, все ходил, что-то вынюхивал. Я думаю, он вроде тебя, есаул, чего-то чувствовал. Так вот, он все маячил на дверном мониторе, и в конце концов я решил не обращать на него внимания. И только вернулся к работе, смотрю – в коридоре толпа санитаров, персонажа увозят, а командорша уже ко мне в каюту заходит. Запросто так, как к себе, и по всему видно, что выгнать ее быстро не получится. Вот я и подумал, что хорошим выходом будет, если мостик через канал вдруг не выдержит, а сам канал окажется глубже и опасней, чем кажется. И действительно, решение оказалось достаточно эффективным.

– А все-таки как вы это делаете? – неожиданно подала голос Ольга. До этого момента она сидела сжавшись, молча и неподвижно, только иногда бросала быстрые взгляды по сторонам.

– О-о! Искренне рад услышать вас голосок, а то я уже забеспокоился, – в тоне Философа не было и намека на радость или беспокойство, – не случилось ли чего с моим потенциальным биографом?

Ольга повернулась и в упор посмотрела в уцелевший глаз Философа.

– Чушь! И мы оба это знаем. Никакого биографа не будет! Но я так и не услышала ответ на вопрос.

– Замечательно. Я же говорил: прекрасная смесь – юность, красота и отваги не занимать, хотя пессимистка. Так в чем вопрос? Я же теперь классический натуральный маг. Мои желания исполняются. Вот и все.

– Что, все подряд желания?

– Разумеется, нет. Когда у меня появился Инструмент, я довольно много экспериментировал. Однажды мне показалось любопытным посмотреть, что будет, если взорвется парочка звезд. Я выбрал мишени. Инструмент вибрировал, менял окраску, чирикал по-птичьи, и ничего. В итоге он покрылся льдом и оттаивал потом неделю. Таким образом выяснилось, что я маг, а не Бог, – Философ повернул левую руку ладонью вверх, и Биллинг вновь увидел тянущиеся из ее центра тончайшие серебристые нити. – Но что-нибудь в пределах более или менее разумного…

Свет начал угасать. Краски выцвели. Теперь Биллинг ясно видел паутину. Ее нити – прямые или завитые в спирали, спутанные в лохматые пряди и тонкие, как струны, налились белизной. Силуэты людей стали неподвижными темными манекенами, и только Философ светился, как хрустальный потрескавшийся сосуд, полный мерцающего тумана. В качестве затычки на сосуде лежал паук. Перевернувшись лапами вверх, он продолжал потихоньку выплетать новые узоры, и крохотная белая звезда в его брюхе разгоралась все ярче. Биллинг осознал, что сам по уши укутан ажурной сетью, но не испугался, наоборот, ощутил приятную сопричастность к этой новой силе. Он вспомнил слепого рахата, что висел где-то на небесах вниз головой и его длинные рыжие волосы. Конечно, это были те же самые паутинки, только слабенькие, по сравнению с нынешними – совсем ничтожные. Биллинг смотрел на нити, из которых паук ткал полотно, и в каждой чувствовал неспешный, титанический пульс. Он вздохнул поглубже, вбирая в себя ощущение этого медленного потока, на мгновение почувствовал себя благодарной, приобщившейся к общему могуществу, песчинкой… и вдруг затосковал.

Всю жизнь он чистосердечно презирал тех, кто вступал в банды, партии, в какие-нибудь объединения, только чтобы спрятать личное убожество за спину коллективной отваги и целеустремленности бегущего стада. Он полагал стыдным разменивать собственную жизнь на азарт соучастия. Но оказалось, соблазн почувствовать себя частичкой грозной силы может быть сильнее стыда… ну, почти сильнее. Биллинг прикусил губу – на секунду померещилось, что вокруг ликующая толпа и улыбающийся Консул на трибуне, и только он, как последний диссидент, сомневается, зачем надо радоваться глупым и опасным консульским амбициям. С чего он, черт побери, взял, что здесь вообще есть чем гордиться?

Биллинг с подозрением оглянулся – трудолюбивый паук по-прежнему вышивал узоры, белая сеть потихоньку густела, мерцающий туман сочился сквозь трещины в сосуде. В этом пейзаже позитива было не больше, чем на кладбище. С другой стороны, не обращать внимания на текущую вокруг бодрую силу тоже не получалось. Каждый вдох наполнял чистой энергией. Как посреди той угрюмой равнины под двумя желтыми лунами, жар, что теперь он держал в себе, наполнял сладким ощущением могущества.

Чуть погодя он поймал себя на том, что пытается прокусить насквозь собственную губу, и дело было не в сладком могуществе и не в венценосном Консуле – энергии стало слишком много. Теперь Биллинг чувствовал себя перегревшимся двухъядерным котлом, закупоренной цистерной посреди огня, раздувшимся до отказа воздушным шаром, короче, тем, что может тупо взорваться, если срочно не сбросить давление. Он попытался вспомнить, как получилось тогда, на равнине, что вся сила в один миг куда-то делась.

Он шел по заиндевелой тропинке, а потом просто оглянулся, увидел вязкий оранжевый свет, густым киселем выливающийся сквозь дверной проем, и удивился, что купол медмодуля все еще так близко…

Биллинг принялся, насколько позволяла паутина, вертеть головой, не нашел ничего оранжевого или похожего хотя бы отдаленно на медмодуль, зато ощутил совершенно явственно освобождение. Где-то с беззвучным хлопком распахнулись окна, холодный ветер из реального мира сдул случайные мысли, и, кроме того, заныло под ложечкой. «Все. Когда знаешь все – думать не о чем», – пробормотал Биллинг. Сила свободно изливалась наружу, далеко за срез привычных представлений, открывая доступ к прямой истине, такой же, как тогда на «Небесах» – мгновенный и неуправляемый.

Безраздельная территория ответов, где нет места вопросам, где можно лишь расслабиться и следовать за беспечным солнечным зайчиком, выхватывающим из окружающего сумрака куски реальности.

Теперь инспектор знал, почему с ним стали приключаться ненормальные сны и откровенные глюки наяву. Тому было две причины. Одна случилась на «Небесах», когда он, вцепившись в рахатову косичку, застрял неловко в том холодном, вредном для душевного здоровья тумане. Другая причина – Философ со своим пауком, без передышки выплескивающим в воздух… слепры. Ну, конечно! Те самые – сверхмощные, первичные, молочно-белые слепры, о которых говорил Прыгун. Дышать этим воздухом Биллингу в нынешнем состоянии – с прохудившейся броней здравого смысла, с поломанными фильтрами привычных представлений, было все равно что пить наркотик прямо из того потрескавшегося хрустального сосуда. Теперь он знал, откуда взялся «бармен-смотритель». Конечно, никакая это не потусторонняя сущность, а всего лишь внутренний фантом, защита, выставленная сознанием, чтобы вновь не угодить в ту безнадежную ватную пропасть. По тем же двум причинам защита оказалась чересчур продвинутой в плане интуиции и всяческих прозрений и немного заносчивой по характеру, но в целом с задачей справлялась… А что касается причитаний на тему «Был шанс предоставлен, а ты все проворонил, свернул не туда» – так пустое это! Ну, дошел бы он до того Прохода, ну стал бы рахатом и что?! Конечно, заманчиво научиться за внешней оболочкой событий видеть реальную многослойность мира, различать живое течение слепров, понимать узоры будущих возможностей, но все это ничто перед грубой Силой Философа.