Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так, миленький! Заглавие будет «Я тебя люблю…», а подпись — «Сумасшедше влюблённая Алина ЛАТУНКИНА».
Чмок! Чмок!
P. S. Колька, неужели ты не смотрел по 1‑му «Ванильное небо»? Фильмец — класс!
[email protected], 4 января, 10–36 (Моей «певице»)
Солнце, очень красиво, мне понравилась, отважное произведение. Моей принцесой владеет муза, это харошо. Вот я до обеда доделаю своё дело и… и владеть тобою буду уже я, нежно, страсно, ласкаво, и приятно, приятней, чем само слово ПРИЯТНО. Окутываясь в тёплый и свежий аромат твоего тела. Жду не дождусь, когда зажмурюсь от твоего аслепительного сияния, моё Солнышько! Да встречи! Уже раздевайся!
Твой Тенёк!
Моему Коленьке, 6 января, 22–09 (Доброй ночи, сладенький!)
Колька, я тебя люблю, и это главное!!! Остальное — шелуха от семечек! Я люблю тебя так, как НИКОГО И НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА!!! Домашнев и рядом не валялся! Я убеждаюсь всё больше, что не любила его. Точнее, я любила ВЫДУМАННОГО его! А ты, мой «мальчик с глазами неба» — реальный, и люблю я тебя РЕАЛЬНО!
Чудо моё ненаглядное! Как бы я хотела сейчас прикоснуться к тебе, твоей нежной коже, почувствовать тебя в себе… На душе пусто без тебя… Приходи ко мне во сне, я ж успела соскучиться! Буду ждать в постельке, в синенькой маечке и с огоньком в глазах! Поцелуй — пароль в НАШ сон! Я уже вошла, а ты?
Твоя Дымка.
4. Релаксация
Исчез Домашнев не сразу.
Правда, на мэйлы отвечать и к телефону подходить он перестал уже 7 января. Напрочь «умер» и его мобильник. Однако ж Дарья Николаевна уверяла потом, что бывший супруг её ещё несколько дней, примерно неделю, время от времени появлялся дома, но каждый раз в таком виде, что и расспросить ни о чём нельзя было. Да и желания расспрашивать не было.
Подтверждением тому, что неделю Домашнев ещё обитал в этом мире и находился в Баранове, служили два совершенно глупых, ну просто идиотских мэйла, которые он в конце этой недели отправил: один — Несушкину; второй — Алине. Мальчика-соперника профессор поздравил с подгадавшим днём рождения (исполнилось тому восемнадцать):
[email protected], 14 января, 5-39 (С днём рождения!)
Николай, поздравляю Вас (на правах как бы родственника) с днём рождения! С совершеннолетием! В подарок Вам, естественно, дарю Алину: со всеми её частями тела, клеточками и эпидермисами. Владейте, Вы — хозяин. Счастливец!
Дай Вам Бог прожить до моих лет и быть счастливым до КОНЦА!
Алексей Алексеевич Домашнев.
Алине послание было намного пространнее, болтливее, да к тому же к мэйлу был пристёгнут довольно объёмистый файл-прицеп:
Латункиной, 14 января, 6-47 (Для сведения и развития…)
Алина, прилагаю любопытный текст — твою переписку с сусликом. Там есть комментарии в скобках, сделанные жирным курсивом, — посмотри повнимательнее.
С глубочайшим уважением!
Алексей.
P. S. Чтобы ты, Алина Наумовна, не округляла мило и невинно свои выразительные умные глаза, поясню-прокомментирую и вообще всю ситуацию в целом. Постараюсь сделать это даже метафорично (ведь ты у нас поэт!): ты пила из колодца — пусть недолго, но с наслаждением, а потом нашла где-то лужицу (которая, не спорю, могла показаться тебе и родником — не в том суть) и начала пить из неё, но при этом возвращаясь периодически для утоления жажды и к колодцу. И вот перед тем, как окончательно и насовсем уйти от колодца к лужице, ты взяла, да и не только в колодец плюнула, но ещё и справила большую и малую нужду…
А чтобы ты и после этого не утруждала округлением свои прекрасные (sic!) глаза, переведу-размажу в прозу: когда мы были вместе, ты не раз и устно, и письменно утверждала-повторяла убеждённо и, казалось (тогда) искренне, что любишь меня как мужчину (читай — любовника), человека (личность) и писателя. И вот, как оказалось, своему суслику и, вероятно, самой себе ты теперь объясняешь-оправдываешься, что ты меня не любила, а вернее любила ВЫДУМАННОГО меня: то есть, как ты, скорей всего, поясняешь, мол, как любовник он был — так себе, как человек — полный ноль, ну и, разумеется, никакой не писатель, а обыкновенный и типичный барановский графоман… Да, дескать, можно разве такого любить?!
Хотел бы съязвить «спасибом», да не получается. И мне бесконечно жаль, что ты опустилась до такой совершенно несправедливой и совершенно излишней гадости. Поверь, он бы сильнее зауважал тебя и твою любовь к нему, если бы ты как раз не стыдилась нашей с тобой любви, а подчеркнула, что да, ради него ты разлюбила меня, хотя казалось, что горячее и сильнее любви не бывает. А так — какая ему радость и гордость от того, что он победил в соперничестве с «импотентом», «полным ничтожеством» и «примитивным бездарем»…
Ты абсолютно будешь права, утверждая, что я просто смешон. Самое горькое, что смешон я был уже 29 декабря — как только прикоснулся к тебе и, забыв про свой возраст, начал идиотски лыбиться и гнусно маслить взгляд…
P. P. S. Впрочем, если этот 17-летний мальчик сумел заменить меня ВО ВСЁМ, значит, я действительно полный ноль и ничтожество.
Прощай.
* * *Хватились Домашнева не сразу.
Дарья Николаевна решила, что благоверный-предатель перебрался на съёмную квартиру и плавает там в очередном глубоком запое. В университете до 12 января были новогодне-рождественские каникулы, а потом ещё несколько дней профессора Домашнева особо уж не искали, предполагая с ухмылками и саркастическими смешками, что, мол, понятно — опять и снова… Алина, естественно, была оскорблена в своих лучших чувствах шпионством-подглядыванием Алексея Алексеевича и его «жирными» комментариями к её переписке с Колей.
К примеру, мэйл от 11 декабря с комментариями Домашнева выглядел так:
Моему Колечке, 11 декабря, 23–58 (Признание в любви!)
Коленька! Я — самая счастливая на свете, потому что любимая тобой и живущая ради и во имя тебя! Ты — моя жизнь, моя судьба! (Ох, как это знакомо!) Сегодня меня как никогда тянуло к тебе: тело соскучилось по твоим прикосновениям, глаза — по твоим взглядам, губы — по поцелуям… Матрёна — сам знаешь, по кому (истосковалася вся!!!). (Фу!) Я полностью проросла в тебя, сквозь тебя, внутрь тебя… Человечек ты мой, родной, будь всегда рядом! Люби! Жди! Зови! Тоскуй! Снись! Шепчи! Кради! Целуй! Обнимай! Ласкай! Входи!.. (Ещё раз — фу!)
Ночью буду вся заполнена тобой! Встретимся в нашем сне!
P. S. Спасибо, что сегодня не побоялся выполнить мою предоргазмическую просьбу — ОСТАТЬСЯ ВО МНЕ ДО КОНЦА! Не бойся, малыш, я ж говорю — ещё один малыш нам пока не грозит: у меня завтра крантик откроется… (Речь, как можно понять, идёт о том, что наша Дымочка решила рискнуть и не только со мной без презерватива трахнуться… Для ускорения процесса, что ли? Ну и как — сумел он хотя бы за полчаса кончить-управиться?!)
Твоя девчушка.
(Вот именно — девЧУШКА).
Однако Алина к концу января всё же превозмогла свою обиду, всерьёз забеспокоилась. Она даже звонила пару раз Дарье Николаевне, но лишь нарвалась на оскорбления. Дозвонилась в конце концов и до сестры Домашнева в Сибирь, но только переполошила родственников пропавшего Алексея Алексеевича…
В конце концов, университетское начальство обратилось с официальным заявлением в органы о розыске пропавшего без вести профессора Домашнева, а экс-супруга и экс-любовница, каждая независимо друг от дружки, пришли к выводу, что их некогда любимый человек напрочь порвал с прежней жизнью и перебрался, как не раз в загульные дни грозился, к другу Петру Антошкину в столицу и живёт там под чужим именем (что в наши времена труда не составляет) или…
Или, вот именно, «или»: Дарья Николаевна даже по доброте душевной, уже спустя месяца три, при очередном посещении церкви заказала, взяв грех на душу, сорокоуст по заблудшей душе бывшего своего мужа раба Божьего Алексея…
* * *Сдав летнюю сессию и съездив со своим Коленькой на Юга (опять в Геленджик), Алина Латункина укатила до конца лета на практику в детский оздоровительный лагерь воспитателем. Она предлагала и Коле бросить на время свой базарный чай-кофе да завербоваться в лагерь хотя бы рабочим кухни (вот уж покайфовали бы на природе!), но Колька свой малый рыночный бизнес, боясь конкуренции, оставить не решился. Ну и дурак!
Волею случая в том же тинейджерском лагере физруком оказался доцент с университетского спортфака Дмитрий Иванович Белгородский — вполне гарный мужчина тридцати с чем-то лет, уехавший из города, как вскоре выяснилось, дабы переварить семейную трагедию: от него ушла жена. Вскоре он стал для Алины просто «Дмитрием», затем «Димой» и наконец просто — «моим Димочкой».
