ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

— Пошли, — сказала она Нкате и вышла из квартиры, не надев пальто несмотря на плохую погоду.

Катя Вольф осталась в доме.

Ясмин быстрыми шагами пошла к лифту, не заботясь о том, поспевает ли за ней полицейский. Когда она двигалась, ее длинные, доходящие до лопаток косички издавали мелодичный перезвон, гипнотический и приятный на слух, и Нката обнаружил, что как-то странно реагирует на эту музыку. Сначала он ощутил реакцию в горле, потом — в глазах, затем — в груди. Он заставил себя сосредоточиться на деле и выглянул из окна подъезда вниз, на стоянку перед домом. Чуть дальше, в конце улицы, виднелась Мэнор-плейс с ее рядами допотопных зданий — воплощением того, во что превращается жилой квартал при многолетнем попустительстве городских властей. В лифте он спросил Ясмин:

— Вы росли в этом районе?

Женщина лишь молча смерила его взглядом, и ему пришлось заняться разглядыванием надписей на стенках лифта: «Ешь меня, пока не закричу» и тому подобных перлов, выведенных лаком для ногтей. Эти граффити напомнили ему о матери. Она ни за что бы не допустила подобных проявлений творчества в своем подъезде, как не позволила бы нецензурному слову оскорбить ее слух. Элис Нката оказалась бы в лифте с растворителем и тряпкой в руках еще до того, как высох бы лак. Размышляя о своей достойной матери, о том, как она сумела сохранить свое достоинство в обществе, которое прежде всего видело в ней чернокожую и только потом — женщину, и о том, что принес ей этот день, Нката улыбнулся.

— Значит, тебе нравится власть над женщинами? Поэтому ты подписался в копы?

Нката хотел сказать Ясмин, что ей лучше не ухмыляться, и не потому, что при этом кривится ее лицо и шрам на губе растягивается так, что, кажется, вот-вот лопнет, а потому, что ухмылка придает ей испуганный вид. А на улицах страх — это враг женщины. Но вслух он произнес только:

— Извините. Просто подумал о маме.

— «О маме!» — передразнила его Ясмин, закатив глаза. — А теперь еще заявишь, будто я тебе ее напоминаю, да?

От этого предположения Нката расхохотался и сквозь смех выговорил:

— Вовсе нет, подруга.

Ясмин сузила глаза. Лифт остановился, и дверь отъехала в сторону. Женщина быстро вышла на улицу.

На стоянке, отделенной от дома высохшим газоном, выстроилось несколько автомобилей, которые в целом свидетельствовали о невысоком экономическом статусе жителей квартала Доддингтон-Гроув. Ясмин Эдвардс подвела Уинстона Нкату к «фиесте», задний бампер которой привалился к кузову машины, как

пьяница к фонарному столу. Некогда красная краска практически полностью окислилась, превратившись в ржавчину. Нката внимательно осмотрел машину со всех сторон. На правой фаре он нашел трещину, но других наружных повреждений не обнаружил, если не считать косо висящего заднего бампера.

Он присел перед капотом «фиесты» на корточки и заглянул под нее, подсвечивая себе фонариком, чтобы разглядеть днище. То же самое он неторопливо проделал и со стороны багажника. Ясмин Эдвардс молча стояла поодаль, обхватив себя руками и подрагивая от холода. Тонкая летняя кофточка не защищала ее от ветра и припустившего дождя.

Закончив осмотр, Нката выпрямился.

— При каких обстоятельствах была разбита фара, миссис Эдвардс? — спросил он.

— Какая фара? — Ясмин подошла к капоту и взглянула на фары. — Не знаю, — сказала она, и впервые после того, как она узнала, чем Нката зарабатывает на жизнь, в ее голосе не прозвучало агрессии. Она провела пальцем по неровной трещине на стекле. — Фары горят как обычно, я и не замечала ничего.

Она начала дрожать, но, пожалуй, скорее от холода, чем от тревоги. Нката снял свое пальто и протянул ей.

— Наденьте.

Она взяла пальто. Нката подождал, пока она засунет руки в рукава, пока поплотнее запахнет пальто и поднимет воротник. Потом он спросил:

— Вы обе водите эту машину, миссис Эдвардс? Это так, верно? Вы обе водите ее — и вы, и Катя Вольф?

Едва он успел договорить, Ясмин мгновенно сбросила пальто и швырнула его обратно Нкате. Если и возникло между ними иное чувство, чем неприкрытая враждебность, он умудрился задавить его в самом начале. Ясмин взглянула наверх, туда, где Катя Вольф готовила чай. Потом перевела взгляд на Нкату и спросила ровным голосом, снова обхватив себя руками:

— Все? Еще вопросы будут?

— Да. Где вы были прошлой ночью, миссис Эдвардс?

— Здесь, — ответила она. — А где же мне быть? У меня сын, и ему нужна мать, если ты сам не заметил.

— И мисс Вольф тоже была дома?

— Да, — сказала Ясмин, — и Катя тоже была с нами.

Но интонация, с какой она произнесла эти слова, подсказывала, что факты могут говорить обратное.

Когда человек лжет, в нем обязательно что-то меняется. Нкате говорили это тысячу раз. Прислушивайся к тембру голоса, учили его. Следи за величиной зрачков. Наблюдай за движениями головы, за плечами — напряжены они или расслаблены, за сокращением мышц на горле. Ищи что-нибудь — что угодно, чего не было раньше, и тогда ты сможешь точно сказать, в каких отношениях с правдой находится говорящий.

— Мне надо будет задать еще пару вопросов, — сказал Нката и кивком указал на окна квартиры Ясмин.

— Уже задавал.

— Да, знаю.

Он пошел обратно к лифту, и они во второй раз проделали вместе путь наверх. Нката ощущал, что молчание между ними насыщено чем-то еще помимо того напряжения, что возникает между мужчиной и женщиной, между полицейским и подозреваемым, между бывшей заключенной и потенциальным тюремщиком.

— Она была здесь, — повторила Ясмин Эдвардс. — Но ты мне не веришь, потому что не можешь мне верить. Потому что ты разнюхал, где живет Катя, а значит, разнюхал и все остальное и знаешь, кто я такая и что я сидела, а для тебя лжецы и зеки — это одно и то же. Что, скажешь, не так?

Они подошли к двери в ее квартиру. Ясмин встала перед ним, преграждая ему путь, и сказала:

— Иди спроси, где она была прошлой ночью. Спроси сам, где она была. Она скажет тебе, что была здесь. И чтобы я не мешалась у тебя под ногами, я останусь здесь, пока ты говоришь с ней.

— Поступайте, как хотите, — ответил Нката, — но если вы решили оставаться здесь, то наденьте это на себя, — и собственноручно закутал ее в пальто и поднял воротник.

Ясмин вздрогнула. Он хотел спросить: «Как ты стала такой, женщина?» — но вместо этого вошел в дверь, чтобы задать свой вопрос Кате Вольф.

Глава 10

— Мы нашли там письма, Хелен. — Линли стоял перед зеркалом в спальне и без большого энтузиазма выбирал галстук из трех, зажатых в руке. — Барбара нашла их в ящике комода, как и положено любовным письмам, причем каждое — в своем конверте. В общем, все в лучших романтических традициях, не хватало только голубой ленточки.

— Возможно, этому есть невинное объяснение.

— Да о чем он думал, черт побери? — продолжал Линли, как будто его жена ничего не произнесла. — Мать убитого ребенка. Жертва преступления. Невозможно найти более уязвимое существо. С таким человеком лучше держать дистанцию. И уж во всяком случае, не соблазнять.

— Если все было именно так, а не иначе, Томми.

Жена Линли наблюдала за ним, лежа на кровати.

— А разве могло быть как-то иначе? «Жди меня. Умоляю. Я иду к тебе». Что-то не похоже на повседневное письмо о хозяйственных делах, какое найдешь в любом самоучителе по написанию писем.

— В самоучителях нет писем о хозяйственных делах, дорогой.

— Ты знаешь, о чем я.

Хелен повернулась на бок, взяла подушку мужа и прижала ее к животу.

— Господи, — простонала она тоном, который он не мог проигнорировать.

— Сегодня совсем плохо? — спросил он.

— Ужасно. Никогда в жизни я не чувствовала себя хуже, чем сейчас. Когда же этот кошмар превратится в розовое сияние женщины, исполнившей свое предназначение? И почему в романах о беременных пишут, что они «сияют», когда на самом деле они бледные как тесто, а их желудки в состоянии войны с остальными частями тела?

— Хм. — Линли обдумал вопрос. — Даже не знаю. Заговор во имя продолжения человеческого рода? Любимая, как бы я хотел взять на себя твои страдания!

Она слабо рассмеялась.

— Ты всегда был неисправимым лжецом.

В словах Хелен была правда, и Линли сменил тему разговора. Он протянул жене три галстука:

— Я почти выбрал темно-синий с утками. Что скажешь?

— Очень удачный, если твоя цель — заставить подозреваемых поверить, что ты будешь мягок с ними.

— Именно этого я и добиваюсь.

Он вернулся к зеркалу, по пути бросив два отвергнутых галстука на спинку кровати. Хелен поинтересовалась:

— Ты сообщил о письмах старшему инспектору Личу?

— Нет.

— Где они сейчас? — Их взгляды встретились в зеркале, и Хелен прочитала в глазах мужа ответ. — Ты взял их? Томми…