В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В отличие от других великих держав, обладавших обширными геополитическими интересами, внешнеполитические амбиции Австро-Венгрии ограничивались лишь одним регионом: империя Габсбургов увязывала свой великодержавный статус с доминированием на Балканах. Однако усиление Сербии и изменение ее удельного веса в межбалканских взаимодействиях в обозначенный период воспринимались правящими кругами Австро-Венгрии как преграда на пути к достижению гегемонии в Юго-Восточной Европе. Так, существование в регионе государства, стремившегося проводить самостоятельный внешнеполитический курс, а также его национальный состав, который потенциально мог катализировать югославянский ирредентизм в рамках Монархии, вели к тому, что Вена и Будапешт считали Сербское королевство главной угрозой национальной безопасности Австро-Венгрии, как с точки зрения ее балканской стратегии, так и внутриполитической стабильности.
События Боснийского кризиса 1908–1909 гг. превратили югославянский вопрос в ключевую внутри– и внешнеполитическую дилемму Дунайской монархии. Как верно подметил британский историк А.Дж. П. Тэйлор, обращаясь к сюжетам, связанным с аннексией Боснии и Герцеговины, антисербская политика Австро-Венгрии не просто не урегулировала югославянскую проблему, но, напротив, создала ее. Как и в случае с итальянским Пьемонтом, по заключению Тэйлора, агрессивный тон Вены способствовал возвышению позиций Сербии и потери их Австро-Венгрией, которая в начале XX в. обвиняла во всех своих промахах «Пьемонт» югославянский, тем самым опускаясь до уровня столь ненавистного ей малого балканского королевства[989]. Однако сама Вена была склонна рассматривать итоги Боснийского кризиса как несомненный внешнеполитический успех: на страницах кадетской газеты «Речь» цитировались слова австро-венгерского министра иностранных дел А. Эренталя, который утверждал, что обладание Боснией делало империю Габсбургов «балканской державой»[990]. Таким образом, оккупация, а затем аннексия Боснии и Герцеговины отразили стремление Австро-Венгрии закрепить за собой системообразующую роль в Балканском регионе.
Однако гегемонисткие замыслы правящей элиты Дунайской монархии приходили в объективное столкновение с существовавшими балканскими реалиями. Как свидетельствовали крупные международные кризисы последней трети XIX – начала XX в. (Восточный кризис 1875–1878 гг. и Балканские войны 1912–1913 гг.), ключевым фактором формирования регионального порядка в Юго-Восточной Европе были подъем национально-освободительного движения на территории европейской Турции и стремление малых балканских стран реализовать свои национальные программы. Становление регионального порядка на Балканах, таким образом, сопровождалось отторжением из его организма многонациональной Османской империи. В 1913 г. этот процесс был завершен. Однако вопрос о присутствии в Юго-Восточной Европе другой полиэтничной империи – Австро-Венгрии – так и остался нерешенным.
Разумеется, Дунайской монархии, в отличие от Османской империи, никто категоричных диагнозов не ставил: Австро-Венгрия не являлась неизлечимо «больным человеком Европы». К началу 1914 г. в целом не утратило своей актуальности суждение, высказанное еще в 1906 г. российским публицистом Л.М. Василевским относительно судеб империи Габсбургов: «решить вопрос о том, распадется ли она (Австро-Венгрия – О. А.) на составные части или пойдет и дальше по пути централизации – дело почти невозможное. Уместнее ставить вопрос так: дряхлеет ли уже Австрия или она еще не соорганизовалась»[991]. Похожая постановка проблемы отличала историко-аналитические исследования специального корреспондента «Таймс» в Вене Г.У. Стида, который указывал на резистентность Австро-Венгрии внутренним и внешним угрозам, на скрытые запасы ее жизненных сил[992].
Такая осторожность в прогнозах иностранных экспертов обусловливалась тем, что на протяжении долгого времени жизнеспособность и развитие Дунайской монархии определялось слаженной работой целого комплекса политических и социально-экономических институтов, каковыми выступали династия и аристократия, бюрократия и армия, католическая церковь, а также единый внутренний рынок. Однако к началу XX в. ввиду роста национального самосознания и производственных сил народов, населявших Дунайскую монархию, исчерпывался объединяющий потенциал перечисленных институций[993]. В политической жизни страны на передний план выдвинулись вопросы, связанные с усилением дезинтеграционных тенденций в Австро-Венгрии, которые после Балканских войн в восприятии австро-венгерского руководства начали принимать угрожающий размах. Проблема заключалась не только в том, что сопредельные с Австро-Венгрией Сербия и Румыния расширили свою территорию и упрочили позиции в регионе, хотя это и требовало от Вены поиска ответа на новые внешнеполитические вызовы, но и в том, как сербы, и в целом югославяне, а также румыны, населявшие империю, на это реагировали. Положение усугублялось тем, что отсутствие консенсуса среди правящих кругов Австро-Венгрии по вопросу реформирования государственно-политической структуры полиэтничной империи затрудняло выработку сбалансированной и адекватной политики на Балканах. Это тесная корреляция внутри– и внешнеполитических сюжетов, собственно и обусловливавшая драматичность всей ситуации, была точно зафиксирована иностранными наблюдателями. Так, Э. Кроу в разгар Первой балканской войны даже обязал посла в Вене и генерального консула в Будапеште готовить ежемесячные отчеты о местных событиях, указывая на размытость грани между внутренней и внешней политикой Дунайской монархии[994]. Это мнение высокопоставленного чиновника Форин Оффис заочно разделял и кн. Н.А. Кудашев, ибо, по его словам, «весьма трудно обходить молчанием такие факты, которые в любом другом государстве не заслуживали бы быть отмеченными в дипломатических донесениях»[995]. Принципиальным становилось понимание подвижек, происходивших на политической сцене Двуединой монархии, ведь они существенным образом могли сказаться на выработке ее внешнеполитического курса.
Таким образом, острота национальных противоречий, сотрясавших Австро-Венгрию, была весьма распространенной темой для размышлений среди дипломатов и публицистов: система дуализма, языковой вопрос, избирательная реформа в Транслейтании, итальянский, румынский и югославянский ирредентизмы – эти чисто внутренние перипетии Австро-Венгрии были на слуху у современников. Но даже столь неполный перечень вопросов свидетельствовал о многослойности и многоаспектности национальной проблемы в империи Габсбургов и ее проекции на внешнюю политику страны.
Действительно, национальный вопрос в Австро-Венгрии был тем стержнем, вокруг которого вращалась вся внутренняя и внешняя политика монархии. Если на протяжении большей части XIX в. политическая жизнь государства Габсбургов определялась австро-венгерским антагонизмом, то в начале XX в. актуализировались проблемы, связанные с правами и статусом невенгерских и негерманских народов монархии. Особой остротой и запутанностью отличалась национальная проблема в Транслейтании, где против политики «мадьяризации» с разной степенью интенсивности выступали сербы и хорваты, румыны и словаки. Национальный вопрос в Венгрии, как писал Р.У. Сетон-Уотсон, подготовивший ряд трудов по этой теме, «затрагивает буквально все проблемы Ближнего Востока, и то, каким образом он будет
