На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ощущал самое важное – доверие к себе, отсутствие лицемерия. Но окончен сеанс, и все стали расходиться. Мы с Женькой провожали Юлю. Она жила неподалеку от клуба на территории армейского центра связи. Шли мы по узкому деревянному настилу: я рядом с Юлей, а Женька сзади. Всю дорогу он мурлыкал песенку д’Артаньяна из кинофильма. У проходной мы остановились. Юля объяснила, что девушки-связистки живут в отдельном домике в глубине. Мы попрощались. И Женька обозвал этот домик «гаремом армейского значения». Возбужденные возвращались мы к себе в барак. По пути обсуждали фильм, перекидывались остротами, прощупывали друг друга относительно впечатления, произведенного Юлей на каждого из нас.
7 июля. Ночь я почти не спал. А утром отправился туда, где за тремя рядами колючей проволоки находился армейский узел связи и жили в домике девушки-связистки. Влекла меня туда неведомая сила.
Пройдя вдоль проволоки несколько раз, я не обнаружил на территории никаких признаков жизни. Часовой по ту сторону проволоки смотрел на меня зло и отчужденно. На мой вопрос резко огрызнулся:
– Разговоры не положены. Сам, что ли, не знаешь?
10 июля. Все эти три дня я как в бреду. Хожу вдоль забора, надеясь на встречу. И всё безрезультатно. Ночью бессонница. Написал записку и решил во что бы то ни стало передать. У проходной на этот раз стоял мордатый старшина. Я попросил его передать Юле записку и намеренно подал ее в незапечатанном виде.
– Не положено, – буркнул старшина, но потом, видимо сообразив что-то, сказал: – Ладно, передам. Зайди завтра.
11 июля. Сразу после завтрака я отправился туда, где за тремя рядами колючей проволоки стоял домик девушек-связисток. Мордатый старшина будто ждал меня – передав мне ответ, он пошел прочь, заложив руки за спину. Отойдя от забора, я развернул бумажку: Юля писала, что им строго запрещено встречаться и контактировать с посторонними офицерами. Неужели прав Женька, обозвав это место «волховским гаремом».
Вечером, в клубе, я заметил Юлю в группе девушек-связисток. Но она дала понять мне, чтобы я не подходил. Через какое-то время она сама подошла и прошептала:
– Чудак ты какой. Неужели ты не понимаешь, что за нами следят – следят за каждым шагом, за нашими знакомствами. Особенно нехороший человек – этот старшина. Я знала, что ты придешь, и отпросилась. Ты не пиши мне больше, не вызывай к проходной. Это бесполезно. Мы будем видеться здесь. Я сама предупрежу через подруг.
В тот же вечер Юля сказала мне, что за ней ухаживает командир их роты – капитан, но что это ей очень не по душе, а что делать, она не знает.
12 июля. Ночь прошла почти без сна. Я ворочался на нарах и будил Женьку, который спал рядом.
– Ты что, влюбился? – ворчал он сонным голосом. – Вот псих-то.
Под утро у меня уже созрел план: я слышал, что командование запасного полка ищет человека на должность начальника клуба. Почему бы не использовать эту возможность? И я подал рапорт.
16 июля. Я зачислен в штат 225-го армейского запасного стрелкового полка на должность заведующего клубом. О своем новом назначении я тотчас сообщил Юле через ее подругу и даже получил ответ: она довольна и, как сама сказала, счастлива. Мы виделись в тот же вечер в кино. Юля смотрела на меня благодарными глазами, и этот взгляд, я это чувствовал, мог заставить меня пойти на многое. Я сказал ей, что предпринял этот шаг только ради нее, только ради того, чтобы быть рядом и вместе.
Домой я писал: «Работать предполагаю по своей прямой специальности художника. Предстоит оформлять клуб: рисовать плакаты, портреты на холсте сухой кистью. В ближайшее время должен функционировать концертный коллектив. Предстоит потрудиться в деле его организации».
18 июля. В штабе 225-го полка мне сообщают о моем немедленном отчислении и направлении в резерв офицерского состава Волховского фронта, и первое, что пришло мне на ум, – это то, что отчисляют меня не без вмешательства пресловутого капитана, командира роты связи, домогательствами которого так тяготится бедная Юля.
19 июля. Отправляют нас срочным порядком. Всю ночь оформляли документы, получали продукты, проверяли аттестаты. Перед отъездом я ухитрился забежать на телефонный узел, но Юлю увидать не смог.
Резерв Волховского фронта по-прежнему размещается в деревне Тальцы. Следовательно, ехать предстоит со станции Глажево через Волховстрой-1, Тихвин, Чагоду, Хвойную, Неболчи. Короче, совершить в обратном направлении тот самый путь, которым мы прибыли сюда, на фронт пять месяцев тому назад. Нас теперь человек тридцать – как раз норма двухосного товарного вагона, который должны подцепить к какому-либо попутному эшелону. Так и произошло. За день проехали Волхов, Тихвин, Чагоду.
20 июля. Эшелон идет к Неболчам. Дни стоят знойные и душные. По небу ходят тяжелые кучевые облака. Горизонт подернут маревом, а свет солнца пронзительно-слепящими бликами режет глаза. Тяжело дышать, трудно смотреть.
– Хоть бы дождичка Бог послал, – сказал кто-то.
Но собравшаяся было гроза прошла мимо.
Офицеры-попутчики в большинстве молодые парни, мои сверстники. Некоторые из них, скинув гимнастерку, сидят в проеме дверей вагона, свесив босые ноги вниз. Эшелон идет ходко. В проносящихся мимо пейзажах ощущается нечто мрачно-трагическое, гнетущее, выворачивающее душу. Все тут изуродовано, изнасиловано войной. Но когда-то ведь это были населенные и жилые места. «Немцы гады, – услышал я фразу, – до чего довели». Станция Неболчи. Полуразрушенный вокзал, от пыльно-серой платформы несет жаром, как от раскаленной плиты. На путях работают девушки-студентки или даже школьницы. Одни из них в легких сарафанах, большинство – в купальниках или просто – в трусах и бюстгальтерах, волосы повязаны косынками, а ноги босые. Все они загорелые, потные, припудренные пылью, с разводами грязных пятен по всему телу. И не успел еще эшелон остановиться, как ребята, тоже босые и тоже по пояс голые, стали прыгать из вагона на землю. Девчонки не ожидали, очевидно, появления такого количества молодых и веселых ребят. Они смутились, стесняясь своего вида. Но все знали, что встреча эта мимолетная, что продлится она минуту или несколько минут и что нужно скорее воспользоваться той радостью, которую она может принести. В общей сутолоке слышен смех, девичий визг, выкрики, обрывки песен. На потных, грязных личиках девчонок сияет неподдельное ликование и счастье. Гудок паровоза заставляет всех вздрогнуть. Слышится команда: «По местам!» Ребята наскоро
