Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

Судя по имени, начальник особо строгой тюрьмы — мужчина. Наверное, всё ж брутальный такой прожжённый тюремщик с героической биографией. Заходим в кабинет. Из-за беспорядочно заваленного бумагами стола поднимается лохматый интеллигент, очень похожий на датского профессора из «Осеннего марафона». Датским профессором он и оказался. Преподавал в университете, занимал активную гражданскую позицию, выдвинулся в местные депутаты и депутатствовал, а потом ему предложили тюрьму. Конечно, он с радостью и гордостью согласился.

Меня почему-то поразило, что одет он был в розовую рубаху и ярко-красные джинсы. Мысленно переодевала во всё это всех своих знакомых начальников отечественных скорбных мест, внутренне хохотала. А этот органичный такой.

Но дело не в штанах, конечно. Хотя нет, и в них тоже. Свобода — она и в штанах.

Красный профессор выдал нам сопровождающего по тюрьме. Вот этот был настоящий служака в форме и в фуражке.

— Вы ведь военный?

— Конечно, нет. В Дании пенитенциарная служба гражданская.

— А почему вы в форме?

— У врачей есть белые халаты. У поваров белые крахмальные колпаки. У священников сутана. У кондукторов фуражки. Они же не военные. Вот у нас тоже есть красивая форма, мне нравится.

— А почему другие ваши коллеги не в форме?

— А им не нравится.

Буднично так. Ишь — нравится, не нравится. Хочу — ношу, хочу — не ношу.

— Значит, оружия у вас нет. А электрошокер?

— Тоже нет. Зато у меня есть мой палец.

— Простите?

— Ну вот смотрите. У нас нет ключей от дверей. Я прикладываю палец к замку, система считывает мой отпечаток. В случае тревоги я тоже приложу палец.

— А если вам его отрубят?

— Во-первых, замок реагирует на температуру пальца. Во-вторых, мы каждый день меняем пальцы. Мне просто надо помнить, какой прикладывать.

Понятно. То есть с бодуна на работу не придёшь.

— А вот я ещё хотела про пытки спросить. Ну это… как вам объяснить… Ну, например, кто-то плохо обращается с заключёнными. Они начинают кричать. Это слышит, например, проходящая мимо тюрьмы старушка с активной жизненной позицией. Начинает волноваться и требовать ответа. Она может к вам прийти и удостовериться, что всё в порядке?

Парень подвис. Пытается смоделировать у себя в голове моё нагромождение фантастических событий.

— Теоретически такая активная гражданка может к нам прийти и потребовать показать, что всё в порядке. Но никто не приходит. Потому что этого не надо делать. Если кому-то кажется, что у нас тут нарушается порядок, он просто звонит в полицию. Полиция приезжает и сама разбирается.

— А она приезжает и разбирается?

— Так не звонил пока никто.

— А если, к примеру, бунт в тюрьме?

— Тогда мы сами вызовем полицию.

— А когда последний раз вызывали?

— Ещё ни разу.

Ну да, а чего бунтовать-то. Можно письмо в газету написать. Тут в Дании время от времени случаются скандалы. То тюремного поставщика халяльных продуктов заподозрили в том, что продукты не очень халяльные: в газету пришло письмо, проведено расследование, поставщик сменён на самого халяльного, а не слишком халяльный лишён лицензии.

Или вот тут ещё какой был скандал — год обсуждали, как решить проблему. Посадили богатого мужика, который у себя на яхте случайно задушил любовницу. Обоим было за пятьдесят, и вроде как оба любили сексуальные игры на сложных щах. Мужика посадили, а он жалуется в газету: мол, меня лишили свободы, и это заслуженное наказание, но почему меня лишили плотских радостей? Я ж неженатый любитель, налоги платил исправно, и прямо большие, я ж богатый, мне нужны женщины примерно так, как другим халяль или кофе по утрам. Почему это тут нарушаются мои права?

Тюремное ведомство подошло к вопросу формально и без души.

— Женись, например. Мы не против. Пусть тебя жена посещает.

— С какой это радости вы меня принуждаете к женитьбе? Вам штамп важен или человек с его правами?

И рррраз — письмо в газету. Завязалась общественная дискуссия, что делать с сексуальными потребностями в тюрьме.

Надо решать.

А давайте, говорят одни, мы к этому мужику социальных работниц специализированного направления вызовем. Ну которые работают, например, с людьми с ограниченными возможностями — они же тоже хотят любви.

— Ну нет, — отвечает мужик с яхты. Может, они страшные. Я хочу нормальную платную девушку. И, кстати, разных, я вообще истовый сторонник разнообразия. Я налоги, напоминаю, ого-го какие плачу всю жизнь.

Снова развернулась общественная дискуссия: пускать жриц в тюрьму или нет, а если да, то кто должен платить? Мужик с яхтой говорит: я, конечно, могу и сам заплатить, но у меня тут в тюрьме лимит ежемесячных расходов. Вы или лимит поднимайте с учётом специфики, или пусть государство оплачивает, даром, что ли, я налоги плачу.

Налоги да, это святое. Не знаю, чем дело закончилось, может, оно в Суде по правам человека уже.

С заключёнными мы вволю пообщались на природе. Привезли нас во дворец — ну не то чтобы королевский, без позолоты, скромный такой здоровенный дворец. Оказалось, что это что-то типа нашей колонии-поселения. Заключённые, конечно, живут не во дворце — им там было бы неудобно, он всё же старый и неприспособленный. Во дворце всякая канцелярия, бухгалтерия, классы для разнообразных полезных занятий типа компьютерной грамотности или уже программирования, посерьёзней. В бывших конюшнях мастерские. Пруд. Лебеди в пруду. Поодаль теплицы, выращивают свежую зелень, поставляют в супермаркеты и на пакетах специально указывают: вот, мол, выращено руками заключённых. Покупайте наш латук и лук, тем самым вы помогаете делу трудового перевоспитания. Что-то в этом духе, но более душевно.

Заключённые живут в домиках на полянке за дворцом, на берегу пруда с лебедями. Одноэтажные вытянутые красные домики — похоже на дорогую турбазу секции трезвости в клубе любителей классической литературы.

Ну с трезвостью понятно, а литература — потому что книги кругом. И довольно зачитанные. И заключённые правда читают или разумно делают вид, что читают. Однако ж так случайно и зачитаться можно, что и происходит.

Один домик стоит отдельно и