Будущее непределенное - Дэйв Дункан

— Ты не раздаешь обращенным золотые серьги?

— Золота нет.

— Зато ты завел новый обычай — крещение водой!

— Вода дешевле.

— Ну да, каждый культ требует посвящения в той или иной форме, — согласился Джулиан. — А обрезание, конечно, было бы слишком хлопотно?

— Прошу тебя! — поморщился Экзетер.

— Значит, ты вступил в союз с Пентатеоном?

— Не все из них монстры.

— И это они справляются с теми Жнецами, которых Зэц напустил на тебя?

— До сих пор справлялись.

Если Пятеро напуганы силой Зэца, они могут принять Освободителя в качестве союзника или использовать его как ширму, хотя только полный идиот может довериться им — любому из них. Что наобещал им Экзетер в обмен на их помощь? Насколько он поступился принципами? Задать любой из этих вопросов значило бы положить конец разговору и растоптать хрупкие ростки возрождающейся старой дружбы.

— Мне казалось, Зэц уже сильнее каждого из них, а то и всех вместе?

Экзетер пожал плечами:

— Как знать? И как узнать, не попробовав? Никто еще не играл в Большую Игру с открытыми картами.

— Но почему он не пытается расправиться с тобой теперь, когда знает, где ты? — не сдавался Джулиан.

— Вот ты у нас человек военный. Скажи, ты посылаешь своих стрелков, и они не возвращаются. Пошлешь ли ты за ними всю свою армию?

— Нет. Я послал бы кого-нибудь посильнее на разведку.

— Вот и мне кажется, что сейчас он занят именно этим. Жнецы — это всего лишь туземцы, порабощенные маной. Они вооружены ритуалами, позволяющими увеличивать мощь их бога, но вся их сила исходит от самого Зэца.

— Но если он пошлет кого-то посильнее, ты сможешь распознать их? Их чары?

Экзетер помолчал, прежде чем ответить. Джулиан не понял, обдумывает ли он ответ, или просто не хочет говорить.

— Если меня будет мана, я смогу распознать их.

— Но почему у тебя сейчас нет маны?

— Всю использовал.

На что?

— Превращая жезл в змея? — Он понимал, что напрашивается на грубость, но Д'вард спокойно проговорил:

— Бежал. Еще мне пришлось исцелять растянутую лодыжку, но это было на узле Висека.

— А разве есть разница?

— Все свидетели были служителями храма Висека. Они приписали все заслуги ему — и ему же ушла мана.

— Но ты ведь вернешь хотя бы часть сегодня вечером, когда будешь проповедовать в Шуджуби?

— Надеюсь.

Урсула может взять его тепленьким прежде, чем он успеет открыть рот, если только Джулиан не отвлечет ее как-нибудь. В больших количествах мана начинает расти сама. Это как деньги: чем больше их у тебя, тем легче добыть еще. Физическое истощение — не лучшее состояние для того, чтобы проповедовать религиозную революцию. Вот идиот чертов!

Джулиан почувствовал, что начинает выходить из себя — когда идешь на каменную стену, это самое последнее дело.

— Ты идешь в Тарг? Собираешься пообщипать перышки Зэцу, да? Где ты, интересно, собираешься взять столько маны?

То, как Экзетер отбил этот мяч, стоило всего остального. Он повернулся и ослепительно улыбнулся своему мучителю:

— В «Филобийском Завете», разумеется.

— Что? — поперхнулся Джулиан.

— Пророчество само по себе обладает маной, старина. Ты что, еще не понял этого? Ведь на пророчество уходит тонна маны, так куда она потом девается?

— Понятия не имею.

— Нет, правда! Каждый раз, когда пророчество подтверждается событиями, оно набирает новую ману от людей, которым это становится известно. Зэц пытается оборвать цепь еще с тех пор, когда нас на свете не было. Он каждый раз терпит неудачу, и каждый раз пророчество от этого лишь усиливается.

Джулиан оступился и чуть не упал, ткнувшись плечом в кожаный щит — тот помог ему вернуться в вертикальное положение.

— Что за вздор! Я ни разу не слышал еще этой теории. Кто тебе это сказал?

— Сам дошел. — Экзетер пожал плечами.

— Я в это не верю!

— Если честно, я и сам верю в это не очень. Но может, Зэц верит? Мне кажется, если бы он напустился на меня в самом начале, в Джоалвейле, со своими громами и молниями, у него были бы шансы пятьдесят на пятьдесят смешать меня с грязью. Он не стал делать этого. Как знать, может, он просто усвоил урок?

— Ты хочешь сказать, он просто позволяет всему этому происходить? Пусть, мол, все идет как идет? Разрази меня гром, старина, но ведь на карту поставлена его жизнь!

Экзетер усмехнулся:

— Это означает, что он не смеет сам заглядывать в будущее. Хоть это ты понял, старина? Заглянуть в будущее и увидеть свою смерть — это конец. Конечно, он может заставить сделать это для себя кого-нибудь другого. Нет, я не сомневаюсь, в конце он будет драться. Теперь он точно знает, что я иду убивать его. Он знает, что у меня есть союзники, но не знает, сколько их и кто они, а ему необходимо знать это, чтобы сводить счеты потом, если он победит. Конечно, он может попытаться нанести еще удар, и не один, но я уверен, он будет беречь силы для последнего поединка.

Черт, идея о том, что «Филобийский Завет» в некотором роде является активным участником событий, казалась невероятной. Но ведь Джулиан сам утверждал, что Экзетер может знать что-то, чего не видит больше никто. Может, это и есть то самое «что-то»? И что существеннее, удержит ли это Урсулу от вмешательства?

— Вот эта долина. — Экзетер указывал рукой на холмы, подступившие к ним неожиданно близко. — Шуджуби у входа вот в эту.

— Ты ведь разведал весь маршрут, да? Ты этим занимался последние два года?

Экзетер только улыбнулся.

31

Там, где река вырывалась из холмов, чтобы напоить озера и болота, русло ее достигало в ширину почти мили. В это время года оно было все засыпано песком, то там, то здесь виднелись серебристые лужицы и узкие промоины, и по нему не текло ничего, кроме невидимых потоков воздуха — дыхания гор, дыхания, поднимавшего пыль и щедро засыпавшего ею глаза людей. Единственным разнообразием в этой ослепительной белизне были узкие полоски теней от мертвых деревьев, белыми скелетами торчавших из песка.

Тропа обрывалась на северном берегу у ветхой пристани. На воде грустно покачивались два парома. Долгожданная Шуджуби представляла собой кучку хижин из плавника, едва видневшихся в высокой траве; с наветренной стороны к каждой из них нанесло полосу белого песка. Десятка два оборванных жителей деревни разинув рот смотрели на проходившего мимо них Освободителя и его свиту. Должно быть, паломники, уже миновавшие деревню и бредущие теперь по сияющей белой пустыне к месту вечерней стоянки, были для них большим потрясением. Что уж говорить о Сотне с копьями и щитами. А ведь за Сотней тянулась еще длинная вереница людей.