Чёрная Мальва - Эльвира Бражник

Я взяла младенца и закутала его в свой шарф. Лишние хлопоты… Но оставить здесь действительно не могу. Это ребенок…

Я еще раз посмотрела в глаза странного цвета, и будто заснула в реальности, провалившись в них. В голове начали всплывать картинки:

Вот я держу страшненького, сегодня родившегося сморщенного сына и понимаю, какой бы ситуацией не пропиталось его рождение, не любить его не могу. А вот кучерявый золотоглазый малыш пытается вылезти с игральной кровати, накрытой сверху голубыми, прозрачными шторками. Вот моя рука гладит по голове, что-то лепечущего мне Лиирона. Ему тогда уже исполнилось восемь месяцев. Я помню. Я его совсем не понимала, мне это и не нужно было, главное, что он мне что-то рассказывал своим чудным детским голосом и был рядом, позволяя гладить шелковые кудряшки.

Вернули в мир, где сына нет и все воспоминания пепел, меня сильные руки Урэша, обнимающие со спины. Он ничего не говорил. А что тут скажешь? Я ведь догадываюсь, что ребенка можно куда-то деть, но он оставил его мне, дабы отвлечь его жизнью мою смерть. Смерть, о которой я так отчаянно желала.

Как переменчива бывает жизнь, как непостоянна и непослушна наша суть…

Сегодня я хочу умереть, завтра хочу жить, сегодня хочу не чувствовать боли, завтра испытать оттенки всех существующих эмоций…

Словно детская игра с палками. Ударят по ноге — хочется играть усерднее или прекратить игру, крикнув водящему. А не ударят — буду прыгать дальше, избегая удара палки по ляжкам и смотря, как другие выбывают из игры, косясь на тебя неприязненным или восхищенным взглядом.

Я не знаю что с моим телом, не приставляю, как это могло случиться, но молоко у меня не пропало. Когда мы остановились на лесной полянке, усыпанной синьками и серёмами[5] я, первым делом, не спеша, напилась чистой воды из ручья и подогрев ее в котелке обмыла в ней младенца, и обмыв грудь приложила к ней дитя нечестии. Ребенок был демонски голоден, а я застонала от облегчения и легкой боли. Оказывается, грудь болела, переполненная молоком, но я не замечала этого.

Мужчины на меня не смотрели, занимаясь делами лагеря и ночлега. У горгуль кормящая женщина может давать своему ребенку пить ее молоко, даже на площади у фонтана на виду у всех. Мы считаем, что это естественно и даже красиво, но обычно на эту «красоту» смотрят только мужчины кормящих женщин, другие по негласным традициям могут только скользнуть взглядом. Помню, в школе я очень удивилась, когда узнала, что если светлая женщина решит покормить своего ребенка грудью в обществе, ее сочтут больной на голову и начнут от нее пятиться.

— Разные культуры порождают хаос в чужих мирах, — сказал мне тогда преподаватель. — Но тем они и прекрасны, они у каждого народа свои. Таким образом «каждый народ» может быть отличен от других. Но в то же время общение этих народов это польза для всех. Иностранные учащиеся меня поймут, и я надеюсь, что светоши тоже.

И тогда я ее поняла. Если бы не слияние культур, во многих местах до сих пор бы не знали письменности.

У яркого, трескающегося костра сидели все кроме меня. В лесу было уже довольно темно. Я была немного дальше яркого круга, находясь под старым дубом в уютном гнезде из его корней. Утолившее голод дитя уже закрывало свои умные, яркие глаза, что светились в темноте, как и мои. Хорошо то, что мы нашли его, оно будет сыто, и я не буду ходить с тяжелой грудью. На меня падали алые блики зовущего к себе пламя, но я нежилась в уютной тьме, при этом застряв взглядом в искрящихся поленьях.

Роша вылезла из тени и устроилась у меня под боком. Так я и заснула.

Глава 9

Ночью меня разбудили, тормоша за плечо. Проснувшись, я встретилась с березовым взглядом, чьих то светящихся глаз.

— Тише, тише. Идем скорей. Только тихо… и быстро, — заскрежетал над ухом голос, и женская рука поторопила, схватив мою. Сон пропал. Присмотревшись к тому, что меня разбудило, я поняла, кто проник в наш лагерь. Дикость. Опасны, вспыльчивы и умны. Я могу с ней справиться, тем более вижу, как она себя ведет: глаза лихорадочно блестят, руки трусятся, кожа шелушится. Умирает.

Но, присмотревшись к тому, как она смотрит на ребенка возле моей лежанки, передумала. Послушать можно, добить всегда успею. Она потащила меня от лагеря в темные кусты. Солнце только начало выходить, и лес был пропитан непроглядной тьмой. Догорающий костер почти не давал света.

— Что ты хочешь, дикость? — спросила я женщину, которая остановилась возле большого камня оплетенного колючим растением.

— Я умираю, — опять заскрипел ее голос. Больно представить, что творится с ее телом. — Защита наших тел рушится, как кто-то в воздух насыпал отравленных ягод. Дети не так болеют до двенадцати лун. Потом они беззащитны перед этим. Ты сильная, я слабая, знаю. Умираю. Ребенка взяла, теперь не бросай! Теперь помоги. Меня уже не спасти и многих моих сестер, но наших детей еще можно. Разберись с плохим, спаси. Раз владычица.

Вот как. Значит, умирают… Странно. Очень странно. И откуда здесь знают, что я Императрица?..

— Что думаешь? — спросила я Урэша, который невидимой тенью стоял в пяти шагах от нас за широким деревом. Я его ощущала, а дикость нет.

— Вот и проблема. Без магии или колдовства тут не обошлось, — ответил он.

Дикость, стоящая рядом со мной застонала, испугавшись его, но стон ее со временем перерос в визг, всполошив спящий лес.

— Добей. Мучается только, — позволил себе слегка скривится Урэш. Не из-за брезгливости, а из-за мучений перед своими глазами.

В лагере нас встретили настороженные, хмурые лица.

— Все в порядке. Собирайтесь, — спокойно сказал Урэш и пошел собирать свои вещи.

Я же пройдя к ручью, обмыла клинок, смывая с него алую кровь с зеленоватым отливом. Умирающая дикость схватила меня за руку, когда этот клинок был в ее сердце, и только дождавшись кивка, закрыла глаза и упала в траву, соединяясь с лесом. Я пообещала заботиться о ее сыне, и не дать неведомой болезни поглотить его.

— Что ты думаешь?

— Что планы меняются. Мы должны спешить в Звериный Коготь. Идти туда неспешно не получится. Все серьезней, чем я предполагал.

— Твои предположения ошибочны? Не верю.

— Я ранит Мальва, а не Богиня. Конечно я ошибаюсь.

— Ты думаешь, Богиня не ошибается?