Против Сталина и Гитлера - Вильфрид Штрик-Штрикфельдт

- Это было неизбежно! Земля! Гитлер никогда не владел землей! Старик Гинденбург знал только одну из его личин, когда назначал его канцлером. Старый фельдмаршал и не предполагал, что в одном человеке может быть столько мерзости. Но я останусь на своей земле, когда придут русские. У нас еще есть ружья, у меня и у моих людей!

Я пытался уговорить старого упрямца ехать со мной, но безуспешно.

- Я дам вам лошадь и надежного возницу-поляка. А сам я останусь.

- Партизанская война - не наш метод вести войну, - заметил я.

- Это верно. Но всё же я останусь здесь!

Я не знаю судьбы этого человека. Возможно, он похоронен в своей земле.

Без приключений я добрался до Франкфурта-на-Одере. Мой друг, писатель Ганс Кюнкель, и его жена приготовили мне горячую ванну и хорошую постель. В четыре часа утра меня разбудили. Приехали Фрёлих и Жиленков. Фрёлих смог получить горючее для служебной машины только везя генерала. И они вдвоем отправились искать меня. В Кунерсдорфе они получили записку с моим франкфуртским адресом.

Около семи часов утра мы были уже в Дабендорфе. Мы выпили чаю, и я простился со своими немецкими офицерами и с генералом Трухиным. В офицерское казино приходило еще много русских, чтобы пожать мне на прощанье руку, хотя мой приезд и держали в тайне.

В это пасмурное январское утро я был в последний раз в Дабендорфе.

Я поехал в Цоссен под Берлином, куда был перенесен Генеральный штаб. Гелен отпустил меня искать свою семью. Человечность - в расчеловеченное время.

После ряда приключений, я нашел семью в маленьком селе Зальгаст, между Финстервальде и Зенфтенбергом. Моя мать хотела остаться здесь: она устала от непрерывного бегства. Всю жизнь она была беженкой.

Когда я позвонил в ОКХ одному из друзей по "клубу", чтобы выяснить обстановку, он сказал мне, чтобы я увозил жену и всю семью как можно дальше на запад. Я попрощался с семьей и вновь явился в Цоссен.

В ОКХ в Цоссене офицеры Генерального штаба обучались обращению с противотанковым оружием (знаменитыми "панцерфаустами"). Из Цоссена я отправился с передовой командой в Бад-Рейхенхалль. Когда около полудня 17 февраля мы прибыли туда, английское радио уже передавало известие о "перемещении ОКХ в Бад-Рейхенхалль".

В последующие недели, по распоряжению Гелена, я числился "отсутствующим по болезни". Это было не так-то просто, и мне приходилось постоянно менять местопребывание: Рейхенвальд, Миттенвальд, Фюссен и т. д. О моем "производстве" и о переводе в СС я, правда, больше никогда не слыхал, но дважды меня вызывали и однажды пришло даже командировочное направление от СС. Случайно я был как раз в Рейхенхалле. Мой непосредственный начальник, подполковник Наук, позвонил Гелену и получил указание, что я вновь должен "исчезнуть". О моем местонахождении не следовало сообщать никому.

В начале апреля я получил в Фюссене новый больничный лист на 14 дней, после чего поехал к своей семье, нашедшей приют в крестьянском доме в Баварии, недалеко от имения Двингера.

Последняя встреча с Власовым

Во время моих наездов в Рейхенхалль, я узнавал кое-что о дабендорфцах, хотя самого лагеря уже не существовало. Через несколько дней после разрушительного налета союзной авиации на Дрезден (это просто памятная дата!) дабендорфцы эвакуировались в замок Гисхюбель близ Карлсбада. Деллингсхаузен остался помощником командира. Он и весь персонал были сначала подчинены капитану Бальдершвангу, а затем вскоре капитану Теодору Оберлендеру. Это был тот самый Оберлендер, которого арестовали за критику гиммлеровской теории об "унтерменшах" и, как мне рассказал генерал Петцель, приговорили к смерти. Приговор почему-то не был приведен в исполнение. Каким-то образом генерал Ашенбреннер вырвал его из когтей СД и назначил командиром бывших "бунтарей" из Дабендорфа.

Я знал, что полковнику Герре удалось, преодолевая большие трудности, вооружить Первую дивизию Русской Освободительной Армии в Мюнзингене. Командиром ее Власов назначил полковника (впоследствии генерала) Буняченко. Вторая дивизия формировалась на учебном плацу в Хойберге. Ее командиром был генерал Зверев. Под командованием генерала Мальцева создавались парашютные части и части противовоздушной обороны, даже зарождались разведывательные эскадрильи русской авиации. Генерал Ашенбреннер принял опеку над этими частями. И, наконец, отстраивалась русская офицерская школа под командованием Михаила Алексеевича Меандрова.

Начальником штаба Русской Освободительной Армии был назначен генерал Трухин, а превосходный тактик, бывший полковник Генерального штаба Красной армии Нерянин стал начальником оперативного отдела.

Потрясала мысль: чего можно было бы достичь, если бы эти офицеры и солдаты были на нашей стороне с самого начала.

Удалось добиться соглашения между руководством национальной украинской группы, в лице украинского генерала Шандрука, и Власовым. Казачье руководство также склонилось к политической линии Власова.

И всё это было с опозданием на четыре года.

Генерал Трухин через полковника Боярского сообщил мне, что Герре проделал сверхчеловеческую работу, чтобы наибыстрейшим образом вооружить Первую дивизию. Свое (и других русских офицеров) признание заслуг Герре Трухин выразил следующими словами: "Раньше мы считали Герре "Кунктатором" и упрекали его во многом. Но теперь своей самоотверженной работой он всё искупил. Я должен был сообщить вам это, - вы также должны это знать, Вильфрид Карлович".

Я вспомнил, как часто я добивался у Власова и Трухина лучшего понимания ими Кёстринга и Герре, хотя и сам я иногда вступал в споры с Герре. Это было последнее сообщение от Трухина.

Когда после войны я встретил Герре, я передал ему дружеское рукопожатие, как того хотел Трухин.

* * *

18 апреля мы с женой сидели в горенке нашего крестьянского дома в Баварии. Вдруг вбежала наша дочь, крича:

- Там на холме много офицеров, с красными лампасами. Они спрашивают тебя.

Я вышел из дому и увидел Власова, Малышкина, Жиленкова и Боярского, в сопровождении других русских офицеров и генерала Ашенбреннера. К моему удивлению, с ними был и Крёгер. Мое местопребывание не было никому известно. Русские, однако, нашли меня.

Мы все вместе прошли в имение Эриха-Эдвина Двингера - Гедвигсхоф.

- Германия рухнула скорее, чем я ожидал, - сказал Власов. - Что теперь?

Власов сообщил, что он дал согласие на боевое использование в районе Одера своей единственной полностью сформированной и вооруженной 1-ой дивизии, лишь чтобы показать германскому руководству надежность добровольцев даже в тяжелых условиях развала фронта, если они стоят под русским командованием и борются за свободу своего народа. Но одновременно он отдал Трухину и некоторым посвященным штаб-офицерам секретный приказ - беречь и во что бы то ни было спасти личный состав дивизии: первая дивизия и все наличные добровольческие части должны быть сконцентрированы на линии Праги-Линца.