Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7 - Иван Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка поглядела в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились точно живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами
313
опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
А через четверть часа уже оба смирно сидели, как ни в чем не бывало, около бабушки и весело смотрели кругом и друг на друга: он, отирая пот с лица, она, обмахивая себе платком лоб и щеки.
– Хороши оба: на что похожи! – упрекала бабушка.
– Это всё он, – жаловалась Марфинька, – погнался за мной! Прикажите ему сидеть на месте.
– Нет, не я, Татьяна Марковна: они велели мне уйти в сад, а сами прежде меня побежали: я хотел догнать, а они…
– Он мужчина, а тебе стыдно, ты не маленькая! – журила бабушка.
– Вот видите, что я из-за вас терплю! – сказала Марфинька.
– Ничего, Марфа Васильевна, бабушки всегда немного ворчат – это их священная обязанность…
Бабушка услыхала.
– Что, что, сударь? – полусерьезно остановила его Татьяна Марковна, – подойдите-ка сюда, я, вместо маменьки, уши надеру, благо ее здесь нет, за этакие слова!
– Извольте, извольте, Татьяна Марковна – ах, надерите, пожалуйста! Вы только грозите, а никогда не выдерете…
Он подскочил к старушке и наклонил голову.
– Надерите, бабушка, побольнее, чтоб неделю красные были! – учила Марфинька.
– Ну, вы надерите! – сказал он ей, подставляя голову.
– Когда вы провинитесь передо мной, тогда надеру.
– Постойте еще, я Нилу Андреевичу пожалуюсь, перескажу, что вы сказали теперь… А еще любимец его! – говорила Татьяна Марковна.
Викентьев сделал важную мину, стал посреди комнаты, опустил бороду в галстух, сморщился, поднял палец вверх и дряблым голосом произнес: «Молодой человек! твои слова потрясают авторитет старших!..»
Должно быть, очень было похоже на Нила Андреевича, потому что Марфинька закатилась смехом, а бабушка нахмурила было брови, но вдруг добродушно засмеялась и стала трепать его по плечу.
– В кого это ты, батюшка, уродился такой живчик, да на всё гораздый? – ласково говорила она.
314
– Батюшка твой, царство ему небесное, был такой серьезный, слова на ветер не скажет, и маменьку отучил смеяться.
– Ах, Марфа Васильевна, – заговорил Викентьев, – я достал вам новый романс и еще журнал, повесть отличная… забыл совсем…
– Где же они?
– В лодке у Ивана Матвеича оставил, всё из-за того сазана! Он у меня трепетался в руках – я книгу и ноты забыл… Я побегу сейчас – может быть, он еще на речке сидит – и принесу…
Он побежал было и опять воротился.
– Я дамское седло достал, Марфа Васильевна: вам верхом ездить; графский берейтор берется в месяц вас выучить – хотите, я сейчас привезу…
– Ах, какой вы милый, какой вы добрый! – не вспомнясь от удовольствия, сказала Марфинька. – Как весело будет… ах, бабушка!
– Кто тебе позволит так проказничать? – строго заметила бабушка. – А вы что это, в своем ли уме: девушке на лошади ездить!
– А Марья Васильевна, а Анна Николаевна – как же ездят они?..
– Ну, им и отдайте ваше седло! Сюда не заносите этих затей: пока жива, не позволю. Этак, пожалуй, и до греха недолго: курить станет.
Марфинька надулась, а Викентьев постоял минуты две в недоумении, почесывая то затылок, то брови, потом вместо того чтоб погладить волосы, как делают другие, поерошил их, расстегнул и застегнул пуговицу у жилета, вскинул легонько фуражку вверх и, поймав ее, выпрыгнул из комнаты, сказавши: «Я за нотами и за книгой – сейчас прибегу…» – и исчез.
Марфинька хотела тоже идти, но бабушка удержала ее.
– Послушай, душечка, поди сюда, что я тебе скажу, – заговорила она ласково и немного медлила, как будто не решалась говорить.
Марфинька подошла, и бабушка поправляла ей волосы, растрепавшиеся немного от беготни по саду, и глядела на нее, как мать, любуясь ею.
– Что вы, бабушка? – вдруг спросила Марфинька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.
315
– Ты у меня добрая девочка, уважаешь каждое слово бабушки… не то что Верочка…
– Верочка тоже уважает вас: напрасно вы на нее…
– Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы, молодые, – лучше понимаем, много учились, всё знаем, всё читаем. Как бы она не ошиблась… Не всё в книгах написано!
Бережкова задумчиво вздохнула.
– Что же вы хотели сказать мне? – с любопытством спросила Марфинька.
– А вот что: ты взрослая девушка, давно невеста: так ты будь немножко пооглядчивее…
– Как это пооглядчивее, бабушка?
– Погоди, не перебивай меня. Ты вот резвишься, бегаешь, точно дитя, с ребятишками возишься…
– Разве я всё бегаю? Ведь я работаю, шью, вышиваю, разливаю чай, хозяйством занимаюсь…
– Опять перебила! Знаю, что ты умница, – ты клад, дай Бог тебе здоровья, – и бабушки слушаешься! – повторила свой любимый припев старушка.
– Так за что же вы браните меня?
– Погоди, дай сказать слово! Где же я браню? Я говорю только, чтоб ты была посерьезнее…
– Как, уж и бегать нельзя: это разве грех? А вон братец говорит…
– Что он говорит?
– Что я слишком уж… послушная, без бабушки ни на шаг…
– А ты не слушай его: он там насмотрелся на каких-нибудь англичанок да полячек: те еще в девках одни ходят по улицам, переписку ведут с мужчинами и верхом скачут на лошадях. Этого, что ли, братец хочет? Вот постой, я поговорю с ним…
– Нет, бабушка, не говорите, – он рассердится, что я пересказала вам…
– И хорошо сделала, и всегда так делай! Мало ли что он наговорит, братец твой! Видишь что: смущать вздумал девочку!
– Разве я девочка? – обидчиво заметила Марфинька. – Мне четырнадцать аршин на платье идет… Сами говорите, что я невеста!
316
– Правда, ты выросла, да сердце у тебя детское, и дай Бог, чтоб долго таким осталось! А поумнеть немного не мешает.
– А зачем, бабушка: разве я дура? Братец говорит, что я проста, мила… что я хороша и умна как есть, что я…
Она остановилась.
– Ну, что еще?
– Что я «естественная»!..
Татьяна Марковна помолчала, по-видимому, толкуя себе значение этого слова. Но оно почему-то ей не понравилось.
– Братец твой пустяки говорит, – сказала она.
– Ведь он умный-преумный, бабушка.
– Ну, да – умнее всех в городе. И бабушка у него глупа: воспитывать меня хочет! Нет, ты старайся поумнеть мимо его, живи своим умом.
– Господи! ужели я дура такая?
– Нет, нет, ты, может быть, поумнее многих умниц… – бабушка взглянула по направлению к старому дому, где была Вера, – да ум-то у тебя в скорлупе, а пора смекать…
– Зачем же, бабушка?
– А хоть бы затем, внучка, чтоб суметь понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе не пожелает; смолоду был честен и любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого…
– Не всё же он пустое болтает: иногда так умно и хорошо говорит…
– И Полина Карповна не дура: тоже хорошо говорит. Я не сравниваю Борюшку с этой козой, а хочу только сказать – острота остротой, а ум умом! Вот ты и поумней настолько, чтоб знать, когда твой братец говорит с остротой, когда с умом. На остроту смейся, отвечай остротой, а умную речь принимай к сердцу. Острота фальшива, принарядится красным словцом, смехом, ползет, как змей, в уши, норовит подкрасться к уму и помрачить его, а когда ум помрачен, так и сердце не в порядке. Глаза смотрят, да не видят или видят не то…
– За что же вы, бабушка, браните меня? – с нетерпением спросила Марфинька.
У ней даже навернулись слезы.
– Вы говорите: нехорошо бегать, возиться с детьми, петь – ну, не стану…
317
– Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом – здорово. Ты весела, как птичка, и дай Бог тебе остаться такой всегда, люби детей, пой, играй…
– Так за что же браните?
– Не браню, а говорю только: знай всему меру и пору. Вот ты давеча побежала с Николаем Андреевичем…
Марфинька вдруг покраснела, отошла и села в угол. Бабушка пристально поглядела на нее и начала опять, тоном ниже и медленнее.
– Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый – и шалун, такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему не позволишь. Куда бы вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и слушать не станешь…
– Не прикажите ему приходить! – сердито заметила Марфинька. – Я с ним теперь слова не скажу…
– Это хуже: и он, и люди Бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, – не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: «Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним…»
