Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

На секунду у нее мелькнула мысль, что звонок-то был обычный, не междугородний. Просто он прозвучал слишком резко в утренней тишине пустой редакции. Но она тут же с раздражением отбросила эту мысль. Впереди был длинный, суетный рабочий день…

«Так я и знала, — подумала Регина, — так я и знала. Тюмень — Тобольск — Ханты… Ну что ж, теперь у меня полностью развязаны руки. Она ведь там без ребенка. Она при американском старикане, но без ребенка. А никаких принципов относительно стариков у Слепого нет. Однако время, время… Пока я свяжусь со Слепым, пока он долетит…»

От одной только мысли о том, чем сейчас может заниматься Полянская в Тюмени и в Тобольске, у Регины неприятно вспотели ладони. А если представить, что кто-то ей там поможет… Мало ли какие найдутся доброхоты из областного МВД или ФСБ? Нет, ей надо хоть как-то помешать, сейчас, сию минуту. Слепой, конечно, сделает свою работу, но до этого пройдет минимум три дня. А может, и больше. Каждый следующий шаг этой женщины сейчас может оказаться последним — для концерна, а значит, для Регины.

Подумав всего несколько секунд, она набрала на своем сотовом телефоне восьмерку, код Тюмени, а потом еще несколько цифр. У нее была отличная память на телефонные номера, особенно на те, которые не стоило держать в записных книжках — даже голыми, без имен и фамилий.

— Да они просто в морду плюнут тебе, все трое, — сказал следователь прокуратуры Владимир Андреевич Трофимов, глядя на Мишаню с жалостью, — ты бы догрипповал спокойно, Сичкин, начальства бы дождался. Ну посмотри, что ты мне здесь накрутил! И суицид приплел, и пожар с несчастным случаем, и коляски у тебя детские взрываются… Сыплется все, Миша, все сы-плет-ся, — повторил он громко и внятно, по слогам, прихлопывая каждый слог ладонью к столу, словно вбивая невидимые гвозди.

— Значит, при очной ставке присутствовать не хотите? — мрачно спросил Мишаня.

— Что значит не хочу? Оснований не вижу. Дело готово к судопроизводству, понимаешь ты или нет? Севастьянов тебе сейчас что угодно напридумывает, хоть маму родную, хоть поэта Пушкина приплетет, лишь бы дело ушло на доследование.

— Он Азарова не убивал, — жестко произнес Мишаня.

— Ну здравствуйте, — развел руками следователь, — алиби нет, мотив налицо… Он же отморозок, Миша, участие Севастьянова в перестрелке, надеюсь, доказывать заново не надо?

— В перестрелке участвовал, — кивнул Сичкин, — а Азарова не убивал.

— Упрямый ты мужик, Миша, — вздохнул следователь, — ну подумай сам, сколько непризнанных гениев сшивается вокруг продюсера Волкова и сколько среди них психов? Да мало ли как его обозвал обиженный псих? Хоть убийцей, хоть вампиром, хоть чертом лысым! Вот будут они с Градской всех потом мочить! Такое вот у них обостренное чувство собственного достоинства! И вообще, Миша, ты хоть понимаешь, на кого замахнулся? — продолжал следователь возбужденным шепотом. — Ты слышал, чтобы кто-нибудь из этих не то что в обвиняемые, в подозреваемые хоть раз попадал? Это в советские времена некоторые из них успели по хорошей ходке сделать за валютные дела. А сейчас, Миша, у нас демократия и свободный рынок. Я понимаю, по каждому из них вышак рыдает, по каждому — и по Градской твоей распрекрасной, и по Волкову. Но ни хрена ты не докажешь, Миша. Не успеешь. И здесь я тебе не товарищ. У меня двое детей и внук вчера родился.

— Поздравляю, Владимир Михайлович. С внуком поздравляю.

Сами по себе показания подследственного Павла Севастьянова, даже зафиксированные протоколом и магнитофонной записью, не стоили ничего. Они могли приобрести реальный вес и смысл лишь в том случае, если Лопата и Коготь подтвердят не только факт своей встречи с Региной Валентиновной Градской, но и добросовестно изложат суть своего разговора с этой дамой.

Идея устроить очную ставку самому Мишане сперва показалась абсурдной. Но других идей не было, и он стал тщательно обдумывать эту — единственную. Довольно скоро он пришел к выводу, что шанс вытянуть показания из «братков» есть — слабый, туманный, но шанс.

По опыту Мишаня знал, что «братки» — отморозки, как правило, натуры впечатлительные и истеричные. Особенно когда попарятся много дней в душных вонючих камерах СИЗО. На истерику Мишаня и надеялся. Перед очной ставкой он решил вызвать на допрос по отдельности Лопату и Когтя. Каждому он расскажет душещипательную историю о том, что умная и богатая дама Регина Валентиновна заложила их, бедных, продала с потрохами, заявила, что, мол, да, действительно, встретила она как-то в казино на Войковской двух злодеев. Но по простоте душевной не догадалась честная женщина, что перед ней злодеи.

Регина Валентиновна по наивности своей думала, будто беседует с отличными ребятами. И беседа была — так, о светских пустячных новостях, например, о том, что намечается шикарный юбилей в подмосковном ресторане и петь на нем будет не кто-нибудь, а молодой талантливый певец Юрочка Азаров. Вот такие, мол, новости, ребята, сказала она им. А погода нынче стоит хорошая, скоро весна, птички по утрам поют… Она же не знала, наивная добрая женщина, что имеет дело со свирепыми и коварными бандитами, которые только и ждут, чтобы всех вокруг перестрелять. Она и предположить не могла, как они, кровавые злодеи, воспользуются ее невинным легкомыслием.

Для Лопаты у Сичкина был припасен и отдельный сюрприз. При обыске на квартире у Лопаты была изъята солидная сумма в долларах, валявшаяся просто так, в зеркальном баре. И Мишаня огорчит Лопату, скажет ему как бы между прочим, что «зеленые» эти, всего пять тысяч триста, по мнению экспертов, являются фальшивыми. И спросит, откуда, мол, друг дорогой, у тебя эти мерзкие бумажки? Кто же тебя, сердечного, так жестоко обманул?

В общем, надежда на удачу была совсем слабенькой. Истерику, конечно, Лопата закатит, и Коготь тоже. Но расколются они насчет Градской вряд ли. Оба жить хотят.

Глава 29

Саша устроил настоящую экскурсию по старой части города. Он говорил без умолку. Он рассказал, как был здесь когда-то татарский город Чинги-Тура, как в шестнадцатом веке воевали с ханом Кучумом казаки великого Ермака, отвоевывали для России сибирские реки Иртыш, Тобол и Туру, как в 1584-м утонул Ермак в Иртыше, а в 1586-м храбрый воевода по фамилии Суков основал на реке Туре город Тюмень…

Майкл не мог нарадоваться, все повторял:

— Как же нам повезло с этим Сашей! И Лена была полностью согласна. С Сашей им действительно повезло.

— Ты случайно не знаешь, где находится Малая Пролетарская улица? — спросила Лена, когда он в половине восьмого вечера доставил их назад в гостиницу.

— Случайно знаю, — улыбнулся Саша. — А что?

— Знакомых надо навестить.

— Хороших?

— Замечательных, — кивнула Лена, — очень старых и добрых знакомых.

— Так позвонить можно, пусть встретят тебя, если старые и добрые. В районе Малой и Большой Пролетарских почти везде есть телефоны.

— В восемьдесят третьем еще не было.

— Да, действительно. Значит, ты своих тюменских знакомых не видела с восемьдесят третьего?

— Ну, мы потом еще какое-то время переписывались, — Лена пожала плечами. — Слушай, а почему тебе так интересно?

— А я вообще любопытный. По натуре, — рассмеялся Саша. — Давай-ка я тебя уж отвезу на Малую Пролетарскую. Это будет быстрее, чем объяснять.

— Спасибо, конечно. Но ведь тебя, наверное, семья ждет.

— А семья моя сейчас гостит у тещи, в Тобольске, — сообщил Саша, глядя на Лену сквозь очки своими ясными, честными светло-карими глазами.

— Слушай, у тебя близорукость или дальнозоркость? — спросила она тихо.

— Один глаз минус три, другой — минус два. А что?

— Ничего. Обычно очки или увеличивают, или уменьшают глаза. А у тебя как будто простые стекла. Можно подумать, ты их для красоты носишь. Ладно, поздно уже. Мне надо сегодня обязательно навестить знакомых на Малой Пролетарской.

— Поехали, — кивнул Саша, — доставлю тебя туда и обратно.

— Даже так, шеф? И сколько возьмешь?

— Чашку чая или кофе, — широко улыбнулся он, — а если серьезно, что ж еще с тебя взять, если твой профессор мне и так сто баксов в день платит? Я ж не живоглот какой-нибудь.

Лена проводила Майкла в номер. Саша ждал ее в машине у гостиницы. До Малой Пролетарской улицы они доехали за двадцать минут. Дом номер пятнадцать оказался единственным одноэтажным деревянным среди серых панельных хрущоб. Он ютился в глубине двора и был огорожен невысоким забором. Такие деревенские дома посреди города для Сибири не редкость. В начале восьмидесятых их было больше. Сейчас осталось совсем мало.

В окошке уютно горел свет. Калитка оказалась открытой.

Лена поднялась на скрипучее, но крепкое крыльцо. Звонка не было. Она постучала.

Послышалось быстрое шарканье, дверь распахнулась. На пороге стояла высокая сухощавая старуха в белом ситцевом платке на голове.