Псы границы - Быков Андрей

— Что? — враз севшим голосом спросил я, предчувствуя недоброе.

— В общем… не успели мы…

— Показывай! — крикнул я, бросаясь к коню.

… На полном скаку ворвавшись во двор дома Линики, у которой ночевал Одуванчик, я на ходу спрыгнул с седла и кинулся к двери. На пороге едва не споткнулся об лежащего навзничь горца, походя отметив торчащий из его груди арбалетный болт. «Хороший выстрел!» — мелькнуло в голове. В коридоре лежал ещё один, свернувшись калачиком и зажимая широкую колотую рану в животе. Рядом с его уже остывшим телом валялась пика, до половины измазанная кровью.

Перешагнув через труп, я вошёл в комнату. Там уже находились Циркач и Дворянчик, молча стоявшие у дальней стены и не рискующие смотреть мне в глаза. А за что мне их винить? Они сделали, что смогли. И не их вина, что горцы оказались проворнее. И вовсе не на них смотрел я сейчас, а на ту картину боя, что разворачивалась передо мной, по мере того, как я оглядывался по сторонам.

Судя по всему, спавшие в доме проснулись от ударов в запертую изнутри на засов дверь. Это горцы, пытаясь ворваться внутрь, ломали её топорами.

Одуванчик успел накинуть кольчугу прямо на исподнее бельё и натянуть сапоги. Зарядил арбалет и придвинул тяжелый стол, сбитый из дубовых досок, к двери, ведущей в комнату.

Подруга его тоже успела накинуть на себя платье и взяла в руки пику Одуванчика.

Когда горцы взломали дверь, парень вогнал арбалетный болт в первого же, кто сунулся в коридор. С остальными он бился уже мечом. Линика, похоже, умудрилась достать пикой того самого, что сейчас валялся в коридоре с дыркой в животе. Потом пику у неё, скорее всего, перехватили и она осталась без оружия.

Напирая на Одуванчика, горцы сумели оттеснить его от двери и отбросили стол в сторону. При этом потеряли ещё одного. Вон, в углу валяется с перерубленным бедром. Кровью весь истёк. От того и помер. Ещё одного Одуванчик сумел достать, уже дерясь с ними в комнате. Это был его последний успех. После этого уже они достали его. Какой удар он получил первым, и не разберёшь, но порубили его сильно.

А уж после этого добрались и до Линики. Её они взяли ещё живой.

То, что я увидел, взглянув на женщину, заставило содрогнуться даже меня, перевидавшего в своей жизни всякое.

На ней разодрали платье и, скорее всего, изнасиловали. Сколько их было и что именно они с ней делали, я даже боялся представить. Её неслышимый ухом крик колокольным звоном бился у меня в голове. После того, как они насытились, ей ножом вспороли живот от самого паха до груди, перерезали горло и выкололи глаза. Линика была на седьмом месяце беременности. И сейчас то, что она так долго носила под сердцем, было вырвано из её чрева и кровавым куском лежало на полу, раздавленное горским каблуком. Этого я уже выдержать не мог.

Едва сдерживая подступающие позывы рвоты, я поспешно выскочил во двор. Следом за мной вылетели и все остальные. Цыган был бледен, нервно дёргал щекой, руки его тряслись. Циркач кинулся к стоявшей у стены кадке с водой и опустил туда голову, стараясь хоть немного прийти в себя. Дворянчика рвало. Стоя у забора, он выворачивал наизнанку всё, что со вчерашнего вечера скопилось в его желудке.

Немного отдышавшись, я тоже подошёл к кадке и умылся. Потом подобрал с земли валявшийся неподалёку деревянный ковшик, напился сам, зачерпнул ещё воды и подал Циркачу.

— Отнеси ему, — я показал глазами на всё ещё блюющего Дворянчика.

Циркач взял ковшик и направился к молодому графу.

— Не получилось у тебя род свой продолжить, Одуванчик, — тихо и тоскливо сказал я, припомнив наш с ним разговор почти годовой давности.

Пока мы приходили в себя, к дому подошли староста, Степняк и ещё кое-кто из поселковых мужиков. Постепенно собрался и весь наш отряд.

Зайдя в дом, Будир пробыл там не долго. Через пару минут вновь показавшись в дверях, он огляделся по сторонам и, заметив меня, направился в мою сторону.

— Слушай, сержант, — сказал он глухим голосом, подойдя поближе, — не нужно вам тут долее оставаться. Возвращайтесь к себе на пост. А погибших мы сами к погребению приготовим. Хоронить завтра будем. Тогда и приедете.

— Хорошо, — с натугой произнёс я, проводя по лицу рукой и снимая нервное напряжение, — пусть так и будет. Только одно меня беспокоит, Будир. Не все они здесь…

— Ты о чём? — воззрился на меня староста.

— Мои по следам прошли. Горцев на посёлок только часть набежала. А другие к ущелью направились, к выходу в долину. К чему бы это, а? Ты как думаешь?

— Вот как? — помрачнел Будир, — Стало быть, новый набег ждать надобно? Когда те, другие, в обратку пойдут?

— Может быть, — согласился я, — но я о другом думаю. Зачем они вообще туда пошли?

— А тебя, сержант, не удивляет, что они вообще сейчас набежали? — к нам подошёл Гролон в сопровождении обоих своих сыновей, — раньше ведь они по весне в набег не ходили. Знают, что здесь брать нечего. От прошлогоднего урожая крохи остались…

— И это тоже, — кивнул я, — но всё же для меня гораздо важнее именно первый вопрос.

— Ладно, сержант, — подвёл черту староста, — отправляйтесь пока к себе. А там поглядим, от чего вдруг горцы себя так вести начали.

Я уже было направился к своему коню, но на полпути остановился и повернулся к старосте:

— Слушай, Будир, у Линики мальчонка был. Пяти лет. Его в доме не нашли. Может, в окно выскочил…

— Я понял, — кивнул тот, — не беспокойся. Мы его найдём и позаботимся.

— Спасибо. Мы уедем. Но сначала, — я очень не хорошо усмехнулся, — сначала тут кое-что закончить надобно, — я вскочил в седло и махнул своим рукой, — поехали…

Примчавшись обратно на площадь, я подъехал к пленным, тесной кучкой сидевшим на земле в окружении караула из местных мужиков. Спрыгнув с коня, я спросил:

— Кто по-нашему понимает?

В ответ, как водится, тишина. Ну, хорошо… Приглядевшись к ним повнимательнее, я вытянул из толпы одного горца, что постарше.

— Знаешь наш язык?

Молчит, глаза отводит. Но голова дёрнулась. Значит — понимает. Признаваться только не хочет.

Достав нож, я приложил его лезвием к горлу своего «собеседника».

— Чего молчим? Вопрос не понятен? Повторить?

— Не надо, — судорожно сглотнув, прохрипел с заметным акцентом горец, — я понимаю…

Уже усвоили, стервецы, что мне каждый раз посланник в их аилы требуется. Чтоб рассказал, что тут и как было.

— Вы чего припёрлись? — спросил я, — Чего дома не сиделось? На что надеялись? И куда остальные пошли? Зачем?

Горец мрачно посмотрел на меня и вдруг зло усмехнулся:

— А ты, сержант, не радуйся, что над нами сегодня верх одержали. Завтра вам всем конец настанет. За нас отомстят.

— Может быть, — согласился я и ткнул пальцем в толпу пленных, — только вот они об этом никогда не узнают. Да и тебе это радости не добавит. Вы пришли сюда грабить и убивать. Ну, так получите же то, что заслужили. Тебя я оставлю в живых. И ты пойдёшь завтра к своим и расскажешь о том, что сейчас увидишь. А теперь стой и смотри!

Я повернулся к нему спиной и подошёл к ближайшему горцу.

— Встань!

Тот поднял на меня глаза, но даже не шевельнулся. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Взяв его за отворот шерстяной куртки, я приставил кончик ножа к его шее и, надавливая снизу вверх, заставил подняться. Заглянув мне в глаза он, видимо, понял, что его ждёт и попытался шарахнуться в сторону. Не тут-то было. Отведя кулак с зажатым в нём ножом назад, я одним коротким движением вогнал клинок горцу в самый низ живота и резко, полукругом, рванул руку к верху. Внутренности вывалились наружу, распространяя тошнотворное зловоние, смешанное со сладковатым запахом крови. Отшвырнув в сторону визжащего от боли мерзавца, я обернулся к своему отряду.

— Начинайте! — и нанёс следующий удар. Перед глазами моими стояли картины растерзанных трупов Одуванчика и Линики, падающего с крыши мёртвого Полоза, убитые женщины и дети на улицах и во дворах посёлка…

Зелёный первым поднял свой лук, наложил стрелу и замерев на мгновение, выстрелил. Наконечник с хрустом выбил зубы сидящего напротив горца и с хлюпким чваканьем высунулся из-под его затылка. Качнувшись, мычащий предсмертным воем подстреленный завалился на спину.

Недобро ухмыльнувшись, Цыган коротким движением послал метательный нож в горло одному из горцев и, на ходу вытягивая меч из ножен, соскользнул с седла.

Грызун резал направо и налево, зажав в каждой руке по кинжалу, громко матерясь и плюясь в окровавленные лица.

Степняк, не обращая внимания на полученную рану, выхватил из рук какого-то поселкового мужика секиру и рубил ею каждого горца, попадавшегося ему на пути.

Остальные молча секли их мечами.

Пленные попытались было кинуться от нас врассыпную, но были остановлены мужиками, сдвинувшими свои щиты сплошным забором и выставившими перед собой копья.