Время освежающего дождя - Анна Антоновская

— А наградит правитель, пожалуй, тебя званием кахетинского садовника, шутил Даутбек над Димитрием.

— Ты лучше скажи, как поживает твой Кайхосро! Говорят, чуть с окна не свалился, — полз к верноподданной… А потом забрался под водопад и полтора часа голый прыгал вместе с женихом Хварамзе и другими братьями и племянниками. Старый Мухран-батони как узнал, чуть не заболел. Одно утешило его: правитель под водопадом самолично всех собак перекупал… Дед в тот же день перевез внука обратно в Метехи вместе со сворой придворных. Что ни говори — Луарсаб настоящий царь: и мечом владел, и слово скажет — в огонь и лед бросает, а горе свое как царскую мантию носит. Бедная наша Тэкле! Почему так страдать должна? Может, правда, Керим устроит новый побег?

— Не прыгай так по разговору. Лучше водопадом меня радуй, чем слезами. И думай, как вовлечь тушин в восстановление Кахети.

Накануне отъезда к гомецарским тушинам вновь от князей явился гонец: Вачнадзе и Джандиери едут к доверенным посланцам Моурави.

Тотчас не только двор, но и улица заполнилась народом. Все смежные с помещением Даутбека комнаты наполнились важными горожанами: азнаурами, уста-башами, пришли и священники. Сняв шапки, безмолвно провожали глазами до самых дверей Даутбека прибывших князей. О чем будут говорить?

С особым почетом встретили князей Даутбек и Димитрий. Вежливо справились о здоровье семьи, о благополучии владений и, по персидскому обычаю, выжидательно замолчали.

О здоровье Великого Моурави спросил Джандиери. Вачнадзе вспомнил о его благородстве в Сапурцлийской долине, где он спас многих кахетинских князей от смерти, когда коварный Карчи-хан заманил их в шатер. И сразу, по грузинскому обычаю, приступил к делу: как понять действия уважаемых посланников, распоряжающихся стольным городом Телави, как своим наделом? Почему с князьями не советуются ни о чем? Царь Теймураз направил их сюда ради сближения с Картли.

— Уважаемые, благородные придворные богоравного Теймураза, мы здесь не по княжеским делам, об этом не повелел нам говорить Моурави. Но если князья пожелают, я пошлю гонца в Тбилиси с изложением в свитке неудовольствия князей. Пусть Моурави пришлет посла для переговоров с князьями, тем более мы завтра выезжаем в горную Тушети по делу о возрождении торговли в Кахети, — и многозначительно, слегка понизив голос, добавил: — Думаю, прибудет Дато Кавтарадзе — всегда по государственным делам посылается. Вот скоро в Стамбул с посольством едет…

Князьям стало неловко, они не так, как следует, соблюдают тайну. Разве можно было открыто приезжать сюда? Разве не мог кто-либо из князей просто пригласить посланцев на пир? Вышло бы к месту — благодарность за заботу о Телави… Вместе с тем их несказанно обрадовало известие о приезде Дато. С ним как-то легко, он с полуслова понимает, и его сразу можно понять. Не то что этот замкнутый, суровый и, как видно неумолимый азнаур.

Джандиери и Вачнадзе нарочито громко, ибо наконец заметили толпившихся у всех дверей телавцев, просили азнауров оказать честь и попировать в замке Андроникашвили. Посланцы Моурави — желанные гости у каждого кахетинца, будь то владелец лачуги или замка.

Так же нарочито громко Даутбек рассыпался в благодарностях за гостеприимные слова. И если не раздумают благосклонные князья, то, с их разрешения, азнауры воспользуются приятным приглашением на обратном пути из Тушети. Тем более — к этому сроку прибудут от Моурави и новые посланцы…

Почти ежедневно в замке Цинандали совещалось кахетинское княжество. Тяготила двусмысленность положения; они не нарушат повеления Теймураза и пошлют свои дружины во главе с молодыми сыновьями в Картли. Но разумно ли совсем оголять замки? Все уйдут в Картли, а что изменится в Кахети? Нет царя — нет царства! Пусть царь Теймураз обрадует Кахети и вернется на престол. Не он ли был среди грозных лет нашим утешителем, среди разорения — нашим спасителем, среди веселья — виновником веселья?

Но Джандиери и Вачнадзе доказывали невозможность немедленного прибытия царя: Кахети похожа на опустошенный хурджини. В реках сарбазы выловили всю рыбу. В лесах не показаться: волки разгуливают с окровавленной пастью. В одичавших садах воет всякая нечисть. На всех отрогах под лунным светом белеют кости. Слышали, как по ночам на берегу Алазани плачет царица-мать Кетеван — взывает к отмщению.

Князья тяжело молчали: все больше соглашались с Вачнадзе — как можно скорее отправить в Картли свои дружины под общее знамя Моурави. Объединенный съезд кахетино-картлийских князей скажет многое и многое предрешит.

Другое тревожило владетелей: пока длилось запустение, никто не замечал отсутствия управления, а сейчас, когда ожил базар, повеселели улицы, зазвонили колокола и народ потянулся в храмы, остро встал вопрос: кому подчинить кахетинцев? Князю? Какому князю, кто выбирал? Кто признал? Почему одному дать большее право, чем другому? Чем возвысился?

Встревоженный Вачнадзе посоветовал дождаться приезда доблестного Дато Кавтарадзе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Даутбек и Димитрий одновременно натянули поводья и осадили коней. Они хотели податься влево, но путь преградила черная гора. Подались вправо — над потными конями нависла серая гора. А прямо перед ними курчавилась гора белого руна: тушины стригли овец.

Жалобное верещание наполняло лощинку, через которую вилась тропа к аулу Паранга. Оттуда пастухи, щелкая бичами, сгоняли новые отары, а уже остриженные овцы жались друг к другу, точно стыдясь своей наготы. Бараны с изумлением смотрели на них и, гневно потрясая рожками, били копытцами.

Мальчики в черных войлочных шапчонках и с короткими мечами восторженно смеялись.

Отложив огромные ножницы, тушины встали, приветствуя гостей: «Марш ихвало! — Ходи невредим!..» Когда Даутбек и Димитрий, встреченные на пороге всей семьей, вошли в дом Анта Девдрис, там уже ждал их обильный обед. Зная обычай тушинов: чем гость больше съест, тем в большем ему уступи, — «барсы» крепились и, по совету Димитрия, за полтора дня не проглотили даже собственной слюны. Их томили жажда и голод, но они наотрез отказались приступить к еде, пока Анта после долгих уговоров не согласился разделить с ними неимоверное число яств. Очнувшись наутро, Димитрий клялся: он один съел полтора барашка, полкоровы и какую-то проклятую курицу, величиною с кабана!

Красивые и гордые дочери Анта, которыми когда-то любовался Георгий Саакадзе, так умоляли выпить еще чашу за их здоровье, съесть хотя бы еще одну ножку ягненка, так кланялись и улыбались, что не было сил отказаться, хотя уже не было сил и есть… Как закончился пир, азнауры помнили смутно, но до мягких постелей дошли сами и, как уверял Даутбек, довольно твердыми шагами, вызвав восхищение не только Анта, но и всей семьи. Это навело друзей на мысль, что выпито было не меньше бурдюка.

О деле не говорили и назавтра. Как раз закончилась стрижка овец, и на холме около жертвенника Хитано деканозы благословляли остриженных овец, желая им отрастить новую шерсть, пополнить курдюки салом, а чрево приплодом…

Овцы обиженно блеяли, и ни одна не хотела попасть на жертвенный огонь и угощать своим нежным мясом пирующих. Младшему сыну хевисбери завязали глаза и столкнули его в середину пригнанной отары. Он наугад ловил овец и тащил под жертвенный нож деканоза. Буйволиный бурдюк с трудом подкатили к развалинам церкви святого Георгия три тушина — прославленные силачи Паранга. Димитрий нежно погладил шашку, так он всегда делал перед боем. Сначала принялись, за хинкали и сыр. Над пирующими отливало лазурью небо.

Даутбек пустился на хитрости. Он то и дело поднимался, оставляя сумасшедшую трапезу, и принимался восхищать тушин ловким метанием кинжала, сбивал стрелой нахлобученную на ветку папаху, показывал афганские приемы рубки клинком и даже проджигитовал на полудиком коне. Такие передышки давали возможность сохранять себя как можно дольше.

На вышитую крестиками скатерть поставили вареную баранину, соленые лепешки и котлы с пивом. Даутбек вспомнил сражение под Кандагаром с индийскими слонами и поспешно взялся за пику, чтобы показать, как добываются драгоценные бивни. Ему на помощь внезапно вынырнул из-под скалы ветерок, нагнал тучи и столкнул их над пирующими. Крупный град посыпался, как орехи из хурджини. Димитрий пришел в себя. Он облегченно вздохнул — может быть, конец еде? Но тушины, словно мух, смахивая град, продолжали, как ни в чем не бывало, пировать. Деканоз взял баранью ногу, подошел к выступу и швырнул ее в ущелье. Зачерпнув ковшом пенящееся пиво, поднял над пропастью и, перекрывая стук градин, торжественно прогудел:

— Дух ущелья! Не завидуй нашему веселью, лучше прими участие в нем. Ешь с нами мясо, пей пиво и отодвинь к врагам нашим ненужный град.