Нежный защитник - Джо Беверли

— Пробито легкое, — пояснил брат Майлс. — Слишком глубокая рана. Такие не выживают. Но он упорно цепляется за жизнь. Иногда я даже думаю, что было бы милосерднее… Но всегда остается надежда на чудо. А его страдания здесь сократят время его пребывания в чистилище. Все в руках Божиих.

Берт вдруг заворочался в кровати и пробормотал что-то невнятное. Старый монах громче забубнил молитву. Имоджин инстинктивно подошла и положила руку больному на плечо. Он горел в лихорадке.

— Лежи спокойно, Берт, — ласково промолвила она. — Тебе нельзя двигаться. Хочешь пить?

Он ничего не ответил, но посмотрел на нее, и она поняла, что раненый узнал свою госпожу и что ему очень больно. Из-за нее. Если бы она не приказала Берту отвезти ее в Кэррисфорд во время штурма, Берт и сейчас бы сидел в замке и бражничал и тискал шлюх вместе с остальными солдатами Фицроджера.

Имоджин не дождалась ответа на свой вопрос. Она просто налила воды из кувшина в деревянную кружку. Осторожно приподняла голову раненого и влила несколько капель ему в рот. Большая часть воды стекла по подбородку, но немного ему удалось проглотить.

Имоджин посмотрела на брата Майлса:

— Я побуду возле него какое-то время. — Она имела в виду — пока он не скончается.

— Это может продлиться до самой ночи, миледи, — неохотно ответил монах.

— Значит, я проведу здесь ночь. Отошлите мою охрану в замок. Пусть передадут моему мужу, что я остаюсь.

Монахи пошептались, и тот, что был постарше, вышел, оставив Имоджин свой табурет. Брат Майлс на минуту вызвал ее из комнаты.

— Вы ничем не поможете ему, разве что иногда вытирайте пот со лба. Это принесет ему некоторое облегчение. — Он все еще не решил, следовало ли допускать Имоджин к умирающему.

— Мне не приходилось зашивать раны, святой брат, но за больными ухаживать я умею.

— Да, леди, но я уже сказал, что это может затянуться. И временами такие больные испытывают самые жуткие страдания именно перед концом.

— Тогда я позову на помощь. Это по моей вине он так страдает, и я должна помочь ему всем, что в моих силах.

Монах пожал плечами и ушел. Имоджин села у постели умирающего солдата. Никакие душистые травы не могли заглушить смрад разложения и смерти, но Имоджин не замечала этого жуткого запаха. Она выполнит свой долг до конца, как должна была выполнить его у ложа умирающего отца.

Имоджин намочила тряпицу и протерла больному лоб и шею.

— Если бы мы повернули время вспять, Берт, — заговорила она, — я бы снова не усидела на месте, хотя и знала, что должна оставаться в лесу до приказа Фицроджера. — Она опустила тряпицу в тазик с водой и осторожно взяла в руки тяжелую, мозолистую руку Берта. Каким-то шестым чувством она ощутила, что несчастный слышит ее слова.

— Ты знаешь, что все кончилось хорошо? Уорбрика прогнали, а замок весь разгромлен, но лорд Фицроджер мигом взял дело в свои руки, а теперь я и сама занялась хозяйством. Мне следовало сделать это в самый первый день, но я еще не привыкла к такой жизни, и в этом-то все и дело…

Она замолчала, задумавшись над своими бедами, но тут вялая рука у нее в ладонях еле заметно дрогнула, что могло означать пожатие. Она посмотрела Берту в лицо, но оно выражало лишь бесконечную муку и близкую смерть, и несчастный солдат корчился от боли при каждом тяжелом вздохе.

Она решила продолжить свой рассказ.

— Тебе не говорили, что мы теперь женаты и что на свадьбу приехал даже король…

Глава 14

Ближе к вечеру того же дня Фицроджер стремительными шагами пересекал монастырский двор, направляясь к лазарету и на ходу стаскивая с рук охотничьи рукавицы. Этот день вряд ли можно было назвать одним из лучших в его жизни.

Сначала ему пришлось утихомиривать Генриха, возмущенного тем, что на простынях не осталось следов крови, которые можно было бы сунуть под нос Ланкастеру. Да вдобавок он каждую минуту ждал подвоха от своей непредсказуемой жены. Ведь достаточно было одного неосторожного слова или жеста, чтобы выдать истинное положение дел. Именно поэтому ему не следовало ехать на охоту, бросив ее на съедение ненасытному графу. Как ему казалось, она не скрывала своего расположения к этому коварному, скользкому старикашке. Наверняка он не постесняется пустить в ход любые уловки и будет играть на ее любви к дорогому усопшему отцу.

У самого Фицроджера слово «отец» никогда не вызывало теплых чувств.

Хуже всего было то, что он так и не нашел способа выйти из этого дурацкого тупика. Почему бы ему и правда не взять девчонку силой, положив конец всем проблемам? Не она первая и не она последняя будет оплакивать свою женскую долю, чтобы со временем забыть о боли, испытанной в первую брачную ночь. Не исключено, что почти все они так напрягаются от страха, а потому взять их можно только силой.

Он знал, что при необходимости тоже поступит так.

Это не давало ему покоя.

Слава Богу, Генрих пока ничего не заподозрил, иначе Бастарду пришлось бы доказывать свою мужскую состоятельность при помощи меча, к тому же король мог вспомнить о праве первой ночи и лично лишить Имоджин невинности. Фицроджер не сомневался, что Генрих готов на все, лишь бы добиться своей цели.

Однако короля можно понять. Ему было бы гораздо проще разговаривать с Ланкастером, имея столь веское доказательство на руках, как окровавленная простыня. Это тревожило Фицроджера с каждым днем все сильнее. Имоджин забрала над ним слишком большую власть.

И какого черта ее вдруг понесло в этот монастырь?

Они с Генрихом вернулись в замок, недовольные сегодняшней охотой, и узнали, что Имоджин осталась ночевать в монастыре. Генрих высказался по этому поводу грубо и однозначно. Брак заключен, расторгать его он не собирается, а Имоджин следует немедленно вернуться домой, чтобы исполнять обязанности гостеприимной хозяйки и любящей супруги.

Ее поступки могли поставить в тупик кого угодно. Если она решила сбежать, то мужской монастырь меньше всего подходил ей в качестве убежища, ведь никто ее здесь не оставит, будь она хоть трижды его покровительницей. У монахов свои правила, и они не потерпят в своих стенах женщину в ночные часы.

Привратник сказал, что Имоджин все еще здесь, и заверил его, что она цела и невредима. Фицроджер немедленно отправился за ней, полный решимости вернуть беглянку в замок — пусть даже придется тащить ее на руках. Ему очень хотелось отвесить ей пару оплеух. Прямо руки чесались!

На полпути к лазарету его остановили звуки музыки.

Это была вечерня, и умиротворяющие голоса святых братьев легко лились над травой и деревьями. Их пение чудесно гармонировало с жужжанием насекомых и птичьими трелями в монастырском саду. Застигнутый врасплох на этом островке мира и покоя, Фицроджер особенно остро почувствовал, как неуместен здесь запах крови, исходивший от его охотничьего костюма.