1941: Время кровавых псов - Александр Золотько

– С вами пойдет оружейник. Вы проверьте боевую часть, пожалуйста. Мне бы очень не хотелось, чтобы при разгрузке произошло что-нибудь эдакое… – Сличенко здоровой рукой нарисовал в воздухе перед собой затейливую фигуру.

– Товарищ капитан! – К Сличенко быстрым шагом подошел командир пехотного прикрытия батареи лейтенант Яковлев.

– А, Витек… – Лицо капитана мгновенно приобрело выражение приятельское и настолько ласковое, что Егоров почувствовал приступ тошноты. – Ты уж займись рубежом обороны… Все пулеметы – к просеке, сразу за оврагом. Сюда немцам, понимаешь, только одна дорога, так что… Бойцов возьми только из пулеметных расчетов, остальных, уж извини, я у тебя заберу в саперы… Одного-двух выдвини вперед, дозором, если немцы все-таки нас найдут, то остальные успеют занять позиции. Если сможешь, выкопай, пожалуйста, окопы. Чем больше, тем лучше. И чем быстрее… Ну, ты понял.

Яковлев козырнул и ушел.

– И никто не спрашивает, зачем и почему, – удовлетворенно произнес Сличенко, повернувшись к Егорову. – Вот за что я люблю Красную армию. Каждый четко знает свои обязанности. За правильностью действия командира наблюдает комиссар, а если комиссар погиб в неравном бою с врагом, то вроде как и некому следить…

– Вы собираетесь перебраться через болото? – спросил Егоров.

– Я не сошел с ума, уважаемый Артем Егорович, – еле слышно засмеялся капитан. – Я могу производить впечатление человека странного и даже быть человеком странным, но не настолько, чтобы рассчитывать силами ста двадцати человек за ночь протянуть гать на три с половиной километра. Пусть и болото тут не слишком глубокое, и дно не очень топкое… Кстати, бревен тоже на такую гать не хватит. Нам нужно преодолеть чуть больше ста метров. Всего ничего. Но нужно это сделать за темное время суток…

– И зачем? Что там, в ста метрах?

Сличенко потер подбородок, двухдневная щетина заскрипела под пальцами, и капитан недовольно поморщился.

– Любому другому я бы не ответил. И даже послал бы к чертовой матери, – сказал Сличенко, – но вам, уважаемый Артем Егорович…

– Не ерничайте, капитан! – не выдержал Егоров и бросил на землю недокуренную папиросу. – Я и так уже слишком долго терплю…

– Совсем чуть-чуть осталось, Артем Егорович. Вот столько… – Сличенко показал пальцами, как мало осталось терпеть военинженеру. – Построим гать, перетащим по ней на островок установки, развернем… тут ведь в чем проблема – мы в лесу, а наша цель – вот-от там, за деревьями и за холмом. Как бы я ни пыжился, а не смогу навестись так, чтобы и по цели попасть, и деревья не задеть… Выход? Правильно – выйти на пустое место. А где его тут найдешь? Тоже правильно, на болоте. Плохо, что в результате мы будем видны со всех сторон, но сколько нам нужно времени? Залп – перезарядились – залп – сменили прицел – перезарядились. Вы же всего две машины пригнали, а то бы я дольше пострелял…

– Что осталось, то и…

– Я не в упрек. Исключительно в качестве констатации. – Сличенко вздохнул, посмотрел на солнце. – Бревна-то мы подтащить к болоту успеем, а вот успеем ли с гатью? Как полагаете?

– А если не успеете?

– Придется сидеть здесь еще сутки, а этого совсем бы не хотелось… Во-первых, тогда группа Мордасова накрылась совсем напрасно. – Сличенко печально покачал головой, потом посмотрел в глаза Егорову и усмехнулся. – Во-вторых, кто-то из группы мог попасть в плен и проболтаться, что в лесу укрываются еще четыре установки… И немцы бросятся искать… Думаю, они даже авиацию поднимут, несмотря на погоду… Очень не хотелось бы, чтобы все мои начинания и поступки закончились пшиком.

– Можете не успеть, – сказал Егоров с затаенным злорадством.

– Мы постараемся, – ответил Сличенко.

И они успели.

В темноте, присвечивая себе фонарями, матерясь, срываясь в болото, проваливаясь с головой, бойцы с настойчивостью и обреченностью муравьев таскали бревна, вбивали их в грязь, одно за одним.

Удары бревном по бревну гулко разносились по болоту, но Сличенко замечаний не делал и даже не требовал сохранять молчание. До рассвета немцы в лес не полезут, даже услышав все эти шумы. А с рассветом Сличенко и сам не собирался прятаться.

Около трех часов ночи гать была закончена, и капитан, приказав зарядить установки на твердой почве, сел в кабину первым. Было понятно, что он бы и за руль сел сам, но раненая рука ему этого не позволила. Перед машиной шли бойцы, указывая направление и проверяя, не расползся ли настил. Все было сколочено на скорую руку, но четыре установки и машину со снарядами гать выдержала.

Установки выехали на небольшой островок, приминая чахлые кусты. Сличенко развернул реактивные минометы в сторону леса, навел, сверяясь с картой и компасом. Машина с боеприпасами на островке не поместилась, пришлось оставить ее на гати, а снаряды перенести на руках.

– А вы сомневались, – сказал Сличенко Егорову. – Вы даже, как мне показалось, надеялись, что я не успею…

– Вам показалось, – отрезал раздраженно Егоров.

Теперь, когда до залпа оставались считаные минуты, он почувствовал, что руки начинают мелко дрожать и желудок сводит судорога. Сейчас может произойти то, к чему он готовился всю свою жизнь. И чего боялся.

Он знал, что рано или поздно должен будет сделать это, и даже смог себя убедить, что ничего такого особо страшного и преступного в этом нет. И понимал, что все равно рано или поздно кто-то отдаст приказ… Немыслимо иметь такую возможность и не воспользоваться ею… Во всем мире к этому относились как к неприятной, но вполне разумной возможности добиться победы.

Это папа римский в Средние века запрещал арбалеты как дьявольские механизмы. А в наше время…

Егоров попытался сплюнуть, но слюна была вязкой, повисла на губе, и Егоров торопливо стер ее носовым платком.

И все-таки ему было страшно.

Такого холодящего ужаса он не испытывал, наверное, никогда, даже на полигоне при испытаниях, когда вместе с бойцами шел по пораженной местности в прорезиненном плаще и понимал, что в любую секунду может…

Егоров полез в карман за папиросой, но вспомнил, что последние отдал бойцам, вместе с которыми проверял снаряды.

Если бы он просто получил приказ сверху и просто выполнил бы его, не задумываясь и не сомневаясь! Рутина, привычная армейская рутина подчинения и выполнения легко снимала всякие душевные переживания. Но вот так, понимая, что приказа нет, что весь этот план родился в безумном мозгу (а Егоров уже не сомневался, что Сличенко безумен), что нельзя даже представить, чем обернется для сотен тысяч людей все то, что задумал командир секретной батареи, – все это наполняло сознание военинженера отчаянием и страхом. И страх этот ледяным крошевом заполнял мозг и душу Егорова.