Гончие преисподней - Денис Чекалов

Это возраст замужней, что вышла по любви, не зная, что такое любовь; теперь у нее есть дети, есть работа и муж, но все это ей не нужно. Возраст той, что никогда не выходила замуж и смирилась с тихим одиночеством старой девы. Возраст, когда женщина понимает, где-то, много лет назад, она должна была сделать что-то очень важное, но не сделала – и у нее не хватит сил, чтобы сделать это сейчас.

Такими были те, кто собрался в этот день в городском саду Бармута; лишенные любви и никого не любящие, женщины, забывшие, что значит по-настоящему желать и обретать желаемое.

Однако ни одна из них не могла быть суфражисткой, последовательницей травницы Саути, ибо на голове каждой из них – у кого ровно, у кого целомудренно набекрень – красовались бьонинские береты.

Я спустился с холма, прислушиваясь к разносившейся над толпой речи. Теперь я мог различить слова, но это ничего не значило. Слова эти были горячими и искренними, они призывали и обличали, но за громкими фразами я не мог уловить смысла, а страстные эмоции могли пробудить лишь ответные чувства, но не разбудить разум – подобно тому, как порнографический фильм наслаивает одну сексуальную сцену на другую, не заботясь ни о связности сюжета, ни об идейной глубине.

К несчастью, все политические речи таковы, если обращены к толпе.

Мое появление вызвало настороженность. Ораторша замолчала, и женщины в серых беретах повернулись ко мне. Ни на одной из них не было ничего пестрого, ни одно лицо не светилось внутренней жизнерадостностью, платья их были строгими и скучными.

Они напоминали груду сухарей, высушенных из простого хлеба, пресных и жестких.

Когда собравшиеся увидели Франсуаз, лица их прояснились; они по-прежнему оставались сосредоточенно-серьезными, но выражение враждебности исчезло.

– Это она, – передавалось из уст в уста. – Та, что дала отпор Виже.

Имя Виже сопровождалось эпитетами, слова эти выражали антипатию и гадливость и были такими, какие в состоянии подобрать только высохшая изнутри женщина.

Противники феминизма говорят, что его истинная причина – в сексуальной неудовлетворенности женщин. Я всей душой сочувствую тем, кто отстаивает собственную свободу, мне не хотелось бы верить, что это мнение справедливо.

Женщины расступились, и я понял, какое ощущение не давало мне покоя. Только что мы покинули заведение Карлиты Санчес, бордель, в котором женщины продавали свое тело, свои достоинство и душу и получали в обмен только деньги.

Те, кто окружали меня сейчас, боролись за достоинство и свободу – но как же много общего было между обеими женскими общинами.

Та, что произносила речь, выступила вперед. Она была некрасива, и если обычно женщина старается создать свою красоту, то ораторша, напротив, стремилась задушить и убить ее. Среднего роста, она была в твидовом пиджаке – слишком женском, чтобы придавать ей мужеподобный облик, и совершенно асексуальном.

Длинная юбка касалась ее скромных туфель, ходить так, по всей видимости, было очень неудобно, но женщина явно гордилась этим неудобством и высоко поднимала его, словно боевой флаг. Носки туфель высовывались из-под темной материи в движениях не стыдливых, но скромных, свидетельствующих о достоинстве, каким эта женщина его понимала.

– Мы рады приветствовать тебя среди нас, – произнесла она.

Голос у нее был сухой – не такой, какой бывает у стариков, и не такой, как звучит порой из-за неприязни; ораторша полагала, что должна говорить именно так, чтобы не лишиться – достоинства? Себя самой?

– Ты – Франсуаза, не так ли? Многие из нас видели, как ты поставила на место этого негодяя Виже и его банду. Мы хотим выразить тебе свое восхищение.

Она бросила на меня взгляд, настороженный и недоверчивый. Если бы я питал склонность к злословию, я бы сказал, что в этот момент ораторша походила на старую деву, которая сидит у окна и с ужасом смотрит на проходящих мимо мужчин, полагая, что все они собираются вломиться в дом и взять ее силой.

Но я не мог винить незнакомку – шестеро из ее сестер погибли чудовищной смертью.

– Мы рады и твоему спутнику, – сказала ораторша. – Я – Саути. Наверное, ты слышала обо мне.

– Ты Саути? – осведомилась Франсуаз. – Тогда почему ж ты в берете?

Травница прикоснулась пальцами к своему головному убору и засмеялась. Право же, лучше уж присутствовать на похоронах, чем слушать подобный смех.

– Мы носим береты из принципа, Франсуаза, – сказала она. – Таково наше правило. И мы станем носить их до тех пор, пока не отменят «Закон о беретах».

Если бы в лексиконе моей партнерши имелась фраза «Я не понимаю», Френки ее бы произнесла, но демонесса никогда не признается ни в чем подобном, поэтому она лишь мрачно воззрилась на свою собеседницу.

– Вы носите береты потому, что выбрали это сами, – сказал я, – а не оттого, что вас заставляет закон. Это высшее проявление свободы; вам противны не сами береты, но принуждение.

Травница Саути взглянула на меня с неожиданным интересом. Пожалуй, так она могла бы взглянуть на собаку – большую, красивую и умную, – которая вдруг вступила бы в разговор о поэзии и государственных делах.

Суфражистка обошла Франсуаз, словно на ее пути стояло большое дерево, и взяла меня под руку.

Она сделала это так непринужденно, что в первое мгновение я не осознал, насколько это противоестественно, ведь мы находились на собрании суфражисток, и я, как мужчина, должен был считаться их врагом, причем мое собственное отношение ко всему происходящему не имело никакого значения.

– Нечасто можно встретить мужчину, который бы разделял наши взгляды, – произнесла Саути. – Вы читали мою книгу о равенстве женщин? Она называется «Заря надежды».

– Разумеется, – сказал я. – Признаюсь вам в небольшой слабости, госпожа Саути. Мне было приятно, что вы трижды ссылаетесь на меня.

– Ах да! – воскликнула женщина. – Неужели вы – тот самый Майкл, автор трактата о свободе и принуждении?

– Тогда я еще не был ченселлором, – пояснил я, – и подписывался своим земным именем.

Франсуаз выглядела так, словно она пришла в лес, а лес вытащил из земли корни и ушел.

ГЛАВА 13

– Травница Саути похожа на деревенскую школьную учительницу, – заметил я.

Мы шли по мягкому склону холма, живому воплощению буколики.

– Она любит детей оттого, что должна их любить, а не потому, что испытывает эти чувства на самом деле, – продолжал я.

– Но ты-то с радостью согласился стать ее маленьким учеником, – ядовито процедила моя партнерша. – Вы битых два часа долдонили о философии и свободе. Убила бы тебя на месте.