Голод - Лина Нурдквист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что, если он доберется сюда, мамочка?
Я погладила тебя по спине и увидела, как дым приближается к нам. В доме запахло гарью. Ты так побледнел, Руар! Туне Амалия перестала играть, заплакала, закрыв лицо руками.
– А если огонь доберется сюда, мамочка? Где мы тогда будем жить?
Какие глаза были бы сейчас у Малышки – большие и круглые от страха?
– Это наш дом, – ответила я. – Мы будем жить здесь, а огонь пусть убирается прочь.
Теперь пожар бормотал чуть громче, не слишком, но в природе все так переменчиво. Мне придется смочить дом и землю вокруг нас. Больше никто из нашей семьи не будет принесен в жертву лесу.
– Оставайся в доме, Туне Амалия, – сказала я, беря в руки ведро. – Руар, пойдем со мной, поможешь носить воду из колодца!
Туне Амалия подняла голову от тарелки.
– Но я должна забрать свою куклу, мамочка! – сказала она и потянула за рукав кофты. – Беатрис осталась на вышке, когда мы там играли!
Я покачала головой, сделала предупреждающий жест рукой, прежде чем закрыть дверь.
– Только не сейчас, Туне Амалия, там слишком опасно. Приберись, подмети пол и оставайся в доме!
Горящая округа. Пока вдалеке, но скоро наши тропинки, охотничья вышка и сонно покачивающиеся кувшинки на нашем озерце будут окружены огнем. До нас доносились выкрики, звон сирен и топот копыт. Мы таскали воду из колодца, носили и выливали. Ведро за ведром лили на сухую траву и красные доски. Армуд наносил бы воды быстрее, но дом еще стоял, когда начало темнеть. Яблони махали ветвями, поддерживая нас. Ведь они вырастут большими и мощными, принесут плоды? Ведь мы останемся здесь жить? Самое важное, что есть у бедняка – это его мечты и упрямство, чтобы продолжать в них верить. Без мечтаний человек не может гасить огонь, искать еду и гладить детские щечки. Просто влачит существование.
Туне Амалия вышла к нам, ее ночная рубашка волочилась по траве.
– Мама, я хочу писать.
– Пошли, только скорее.
Я помогла ей, подержала рубашку, когда она села на горшок в доме, но мои мысли были далеко. Как медленно она писает! Я даже не посмотрела толком на ее попку и тоненькие мягкие ножки. Не знала тогда, что надо было смотреть. Я пожелала ей спокойной ночи, повернув лицо к окну – мои мысли были уже там, снаружи. Одной рукой я поправила на ней одеяло и увидела, как ты борешься один, маленький, но решительный.
– Спи, моя пчелка. Надо набраться сил для завтрашнего дня.
Туне Амалия все не могла успокоиться, хотя и устала.
– Мамочка, ты заберешь мою куклу? Беатрис там совсем одна.
Отсветы огня, тучи сажи виднелись так отчетливо. Лишь бы ветер не повернулся.
– Поспи пока без куклы. Если она сгорит, я сошью тебе новую.
– Сгорит?!
В ее глаза вновь блеснули слезы. Потом она отвернулась от меня и закрыла глаза. Ее волосы рассыпались по подушке, как льняные нити. Это согревало меня изнутри, когда я поспешила наружу, чтобы продолжать лить воду. Грохот приближался. Как громко вокруг трещало! Мои глаза остановились на нашей прекрасной иве. Сколько раз она снимала боль, сколько раз помогала нам, но теперь ее ветви грозили тебе и Туне Амалии пожаром и смертью. Если огонь подберется к дереву, пожар возьмет нас всех. Ты сбегал за пилой, и я принялась пилить – страх удваивал мои силы. Пожар бушевал за деревьями, а я налегала на пилу. Серо-черное месиво скрыло свет. Я отдалась страху, он прибавлял мне сил, и я пилила, пока моя прекрасная ива не затрещала – ее ствол и крона упали на забор. Деревья вокруг нее не решались вздохнуть, скорбя по погибшей подруге – затаив дыхание, они вцепились друг в друга своими корнями. А мы продолжали носить воду и лить, лить, лить.
Вскоре запах дыма стал спадать. Видать, мужики из деревни и их лошади отлично потрудились, от пожара осталась лишь узкая полоса – если ветер не усилится, все обойдется. Мы продолжали носить воду и лить ее. Выкрики тех, кто тушил пожар, продолжались весь вечер, но сирены звучала тише, и, больше не видя столба дыма, мы осознали, что самая большая опасность миновала. Вся я пропахла дымом, когда мы ближе к ночи вернулись в дом.
Из-под одеяла не торчала лохматая головка с Беатрис у подбородка.
Кукла осталась на вышке.
Так сказала Туне Амалия.
Девочка моя.
Мой скелет превратился в сосульку и развалился.
Не говоря ни слова, ты пошел со мной. Я полила водой нашу одежду, взяла с собой мокрое одеяло. Потом мы пошли прямо в огонь.
Моя девочка. Моя девочка. Моя девочка.
Тьма обступила нас со всех сторон. Кругом было совершенно черно, ночь и пожар проглотили все очертания. В воздухе повисла сажа, дышать было тяжело.
– Иди домой, – сказала я тебе. – Здесь слишком опасно. Иди домой и вылей еще воды на забор, а я скоро приду.
Ты заколебался, но я положила руку тебе на спину и толкнула тебя вперед.
– Иди, Руар! И ни в коем случае ни возвращайся сюда, слышишь?
Я пошла дальше в лес.
Туне Амалия!
Я спотыкалась, бежала, задыхаясь в дыму, в груди стучало. Воздух обжигал легкие при каждом вздохе, и выдох тоже давался мне с болью.
Туне Амалия, где ты?!
Я видела лишь на пару метров впереди себя, воздуха не хватало, лес и наши тропинки стали неузнаваемы. Наконец мне начало казаться, что я умру в этом грохочущем аду. Но тут, за деревом…
Туне Амалия ползла по земле мне навстречу, с красным лицом, вся в саже. Я не почувствовала, как ветки хлещут меня по ногам, когда кинулась к ней – такое облегчение, что я ошиблась, что моя девочка жива. На ногах у нее были глубокие ожоги, она сжимала в руке Беатрис. Лицо у нее было привычное, только немного грязное. Но ноги огонь у нее отнял. Они кровоточили, кожа висела клочьями. Меня она не видела из-за пепла и дыма – ползла в сторону дома по наитию, ко мне и к безопасности с обнаженными ранами, скребущими по лесной земле, колючкам и веткам. Я склонилась над ней, глаза наши встретились. На ее перепачканном сажей личике словно горели две ярких луны.
– Мамочка! – всхлипнула
