Любовь в объятиях тирана - Сергей Реутов

«Да, я хотела бы здесь жить… — вновь подумала Марита. — Но не одна, конечно…»

Судя по тому, как спокойно и вольготно чувствовала себя большая мужская рука у нее на коленке, ей нашлось бы, с кем разделить здесь свою жизнь.

— Однако мне пора, капитан. — Команданте поднялся из плетеного кресла. — Не следует задерживать ваш лайнер. Расписание судов необходимо соблюдать неукоснительно. Иначе не видать Кубе туристов…

— Не буду вас задерживать, доктор Кастро. Я провел незабываемые минуты в вашем обществе, но расписание движения судов, вы правы, вещь бесспорная.

Герр Лоренц поднялся из своего кресла и протянул команданте руку. Тот ответил крепким пожатием, пусть рука капитана и утонула в его широченной ладони.

— Моя дочь проводит вас, команданте. Рад был знакомству.

Марита вскочила. Отец ненамеренно, но угадал ее желание — проводить, быть может еще раз в тесноте лифта ощутить тепло его тела, увидеть широкую белозубую улыбку перед тем, как проститься навсегда.

Кастро спокойно вошел в капитанский лифт, девушка поспешно закрыла решетчатую дверь.

Нет, объятий не было. Кастро прошептал:

— Дорогая, ведь у вас же в Нью-Йорке есть квартира?

— Да, — Марита недоуменно кивнула.

— Запишите мне свой номер телефона. Пусть мы не сможем видеться, но хоть изредка сможем обменяться парой фраз, Алеманита — маленькая немка.

Марита послушно взяла огрызок карандаша и записала цифры на картонной обложке порядком истертого блокнота. Лифт остановился. Команданте прикоснулся заросшей щекой к руке девушки.

— Адьос, кариссима!

— Прощайте, доктор Кастро…

Вряд ли команданте, сбегая вниз к таможенному катеру, слышал эти слова. Но Марита, раз за разом повторяла про себя звучное «кариссима».

«Жаль, что мы больше никогда не увидимся, доктор Кастро…»

Загремела в клюзах якорная цепь — еще несколько минут, и лайнер покинет Кубу. Впереди Нью-Йорк. Отец говорил, что подыскал уже для нее, Мариты, приличный университетский курс, который даст ей профессию и позволит самой выбирать свой путь.

Впереди Нью-Йорк, где она будет совсем одна. Где ей предстоит еще долго-предолго заставлять себя забыть жар тела и нежность объятий бородатого команданте.

Вот уже две недели Марита жила в Нью-Йорке. Отец и впрямь нашел для нее отличный курс — иностранные языки всегда кормили. Вот уже почти две недели Марита прилежно осваивала параллели в языках и отличия в синтаксисе. Ей было интересно, она чувствовала, что окунулась в совсем другую, не унылую и рутинно-повторяющуюся, а живую и неожиданно-поворачивающуюся жизнь. Воспоминание о порте Гаваны не то чтобы стерлось из памяти совсем, но определенно поблекло, удалилось. Еще немного, и оно станет таким же далеким, как все остальные воспоминания: холод рождественских дней, узенькие улочки родного города, прощальный поцелуй бабушки…

Дни теперь начинались со звонка будильника — отец не захотел, чтобы Марита переселилась в кампус, вот и приходилось вставать почти на час раньше, чтобы успевать к первой лекции. Немецкая любовь к порядку и пунктуальность делали свое дело: она не могла опоздать, не могла просто не появиться в университете. Новая жизнь властно брала девушку в плен. Марита чувствовала, что становится частью совсем другой страны, нового мира — нет, Нового Света.

Успокоенный за судьбу дочери, капитан Лоренц отбыл в новый круиз, теперь из Нью-Йорка на остров Тенерифе и в Лондон. В этот раз вместе с ним отправилась в путешествие и мать Мариты. Уютная квартирка в Бронксе почти весь день стояла пустой — и только по вечерам теплым светом встречала уставшую Мариту.

Вот и сейчас девушка заварила чашку чая и, завернувшись в связанный бабушкой плед, читала поэму Тениссона. Звучные строки сейчас совершенно не трогали душу.

И тут раздался телефонный звонок. Отчего-то Марита вздрогнула. Сняла трубку и обратила внимание, что рука предательски дрожит.

— Слушаю вас.

— Алеманита, это вы?

Его голос… Голова у девушки закружилась, из закрытого окна потянуло морским бризом.

— Команданте…

— Когда ты приедешь, алеманита, кариссима?

Марита растерялась. Отец с матерью далеко, связи с ними никакой нет. Разве что отправить телеграмму и ждать ответа…

— Отец и мама в плавании. Я не знаю, когда они появятся. И спросить мне больше не у кого…

— Не спрашивай, красавица. Погости недельку в Гаване и возвращайся. Никто и не заметит, что ты уезжала!

— Но университет…

Кастро не слушал:

— Одним словом, собирайся. Через час за тобой заедут.

Марита поняла, что спорить бесполезно. Она попыталась собраться, но мысли разбегались. Сначала положила в сумку учебники, потом, сообразив, вынула их. Вспомнив, как тепло и солнечно на Кубе, начала искать шляпу… Одним словом, когда в дверь деликатно постучали, Марита поняла, что у нее хватило здравого смысла только на то, чтобы переодеться.

Вскоре лимузин мчал по вечерним улицам, затем гудели турбины самолета, а потом Марита шагнула на бетон аэродрома в Гаване.

Другая жизнь, нет, другой мир окутал ее. Бархатное тепло тропической ночи, ароматы согретых за день трав, цокот равнодушных кузнечиков…

— Фройлейн, не мешкайте. Команданте ждать не любит.

И, только усаживаясь в личный автомобиль Кастро, Марита заметила, что в руках зажат карандаш. «Что это? Зачем? Что я делала?»

Угодливая память подсказала, что у девушки хватило здравого смысла написать родителям записку и оставить ее на трюмо матери. Отчего-то память упорно отказывала Марите — она не помнила, что написала.

«Быть может, я все-таки вспомню, что там было… Ну, в крайнем случае, через неделю вернусь и прочту».

Но сердце подсказывало, что Марита лжет сама себе — не вернется она через неделю в тихий Бронкс. Да и через месяц вряд ли. Уж слишком дрожал от нетерпения голос Кастро на другом конце провода, уж слишком быстро она ступила на землю Кубы.

Тем временем автомобиль затормозил у отеля. Красные дорожки, сияющий огнями лифт, коридор с охранниками… Дверь номера распахнулась, и Марита утонула в объятиях команданте.

— Ну вот наконец и ты…

Никто и никогда так не обнимал Мариту. Нежно и сильно, осторожно и безжалостно. Никогда она не чувствовала себя настолько нужной, настолько желанной, настолько… единственной.

Тепло его тела зажгло в ней какой-то странный огонь — он не обжигал, но сводил с ума, не причинял боль, но лишал возможности здраво мыслить.

— Доктор Кастро…

— Фидель… Для тебя я навсегда Фидель…

Он на минуту разомкнул объятия, чтобы позволить Марите сделать пару шагов в глубину номера. Девушка послушно прошлась по мягким «капиталистическим» коврам, огляделась.