Диомед, сын Тидея. Книга вторая - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эней Анхизид бредил. Слепо смотрели глаза, тонкая струйка крови сочилась изо рта.
– Мамочка! Мне больно, мамочка! Не уходи, пожалуйста!..
Он звал ЕЕ – ту, что убила мою Амиклу.
Я осторожно вытер кровь с его подбородка, поправил мокрую повязку на лбу. Эней умирал. Я напрасно договорился о поединке.
– Мама! Мамочка...
Я отвернулся. Под Троей, на страшной Фимбрийской равнине, мы были врагами. Но врагов уже нет. Храбрый, честный парень, Эней Плакса, наш товарищ, уходит к черному порогу Гадеса.
Плакса! Он плакал, когда говорил об Амикле...
– Диомед...
Окровавленные губы попытались улыбнуться. Ата-Безумие смилостивилась над владыкой дарданов.
– Диомед! Она... Мама обещала взять меня к себе, туда... туда...
– Конечно, – заторопился я. – Только не спеши, Анхизид, ты скоро поправишься!..
– Нет, Тидид, она приходила, чтобы забрать меня с собой!..
Эней попытался приподняться, застонал.
...Я снова поднес окровавленную тряпицу к его губам.
– Мы привезли Палладий – тот самый, из Трои. Пусть он будет у тебя, Анхизид.
– У моих детей[51], – чуть слышно поправил он. – Спасибо... Мама... Она сказала, что мой род создаст великую державу, эта держава покорит мир...
– Ну, это ясно! – улыбнулся я. – Ты же Саженец!
– Саженец... – Эней попытался улыбнуться в ответ, дернул непослушными губами. – Мы ведь что-то сделали, Диомед, ведь так?
– Так, – кивнул я. – Мы переплыли Океан, мы основали новую страну. И мы стали друзьями, Эней. А это дороже всего, правда?
– Правда...
Я встал. За дверью ждали его сыновья, ждали родичи. Пора было прощаться.
Навсегда...
– Погоди, Диомед...
Огромная ладонь бессильно дрогнула, скользнула по покрывалу.
– Мама... Ты помирился с НЕЮ?
...Красная надпись на белом мраморе, красная кровь на алтаре...
– Я... Да, Эней, мы уже не враги.
Пусть я солгал. Сейчас – можно.
– ОНА велела тебе передать, чтобы ты не отталкивал... не отталкивал...
Закрылись глаза, еле заметно дрогнули губы...
Прощай, Эней, храбрая душа и доброе сердце! Твои потомки будут править этой землей!
Хайре!
– Не плакать! Не плакать! Эней Анхизид, регус латинов, жив – и будет жив, пока не победит в поединке, ясно? Завтра он убьет Турна и остановит войну. И никаких слез! Эней победит – тогда заплачем!..
* * *– Он скончался, рыжий...
– Жаль...
И даже головы не повернул!
Любимчика я нашел там же, где и оставил, на той же позиции. Даже полупустой бурдюк валялся как раз под его босой пяткой.
– Эней умер, понимаешь? – повторил я.
– А я и говорю: жаль.
Об умершем щенке обычно горюют больше.
– Он скончался, – проговорил я сквозь зубы.
– Да слышу, Тидид!
Босая пятка неуверенной потянулась к бурдюку.
– А завтра Эней должен выйти на поединок с вождем рутулов. Если он не выйдет, нас захотят вытеснить с этих земель. По праву победителя.
– Ну и что?
На этот раз Лаэртид соизволил обернуться. И даже плечами пожать.
– Ничего, – все еще сдерживаясь, проговорил я. – Латины присягнули роду Анхиза, значит, начнется война. Настоящая, как под Троей. Я позову шардана, приведу своих аргивян. Для начала сожжем город рутулов, чтобы устрашить весь край, потом начнем уничтожать посевы... Ты никогда не думал, Одиссей, ПОЧЕМУ кончился Золотой Век?
И снова шевельнулись широкие плечи лучника.
– Тебе это очень важно?
Отвечать я не стал, просто кивнул.
Я бы и не приходил к сюда, к Любимчику-лотофагу, но меня Турн уже видел, и Протесилая видел. А Идоменея как назло в море унесло.
Медленно-медленно вставал, долго-долго копался в куче хлама, завалившей угол. Но вот блеснуло ярое золото. Шлем – глухой, с прочной личиной и нащечниками. Знакомый, памятный – шлем лавагета Лигерона Пелида, прозывавшегося также Ахиллом.
– Сойдет?
На меня смотрела золотая личина с узкими прорезями для глаз. Одиссей Лаэртид, муж, преисполненный козней и хитрых советов, понял меня правильно.
– Я Эней Основатель!
Страшный крик потряс поле. Даже Турн, нетерпеливо приплясывавший в ожидании поединка, замер, застыл на месте.
Одетый в золоченую бронзу человек медленно, чуть косолапо, шагнул навстречу вождю рутулов. Золотая личина равнодушно улыбалась врагу. На миг даже я поверил. Голосом Энея Анхизида кричал Любимчик. Его походкой он шел на бой.
Под Троей воевали живые. Теперь настал час мертвецов.
Дальше можно было не смотреть. Наконечник рутульского копья из мягкой меди, на доспехах из кипрской бронзы не останется даже царапины... Мне было жалко этого обезумевшего от гнева дурака.
...Но все-таки войны не будет. Золотой Век не услышит крик Керы.
– Спасибо, Одиссей. Ты выручил всех.
– Мы все погибли под Троей, Тидид...
– Левой! Лев-о-ой! Ножку тяни-и! На двух ногах – не на четырех! Идти бодро-весело-хорошо! Песню-ю!..
– Мы, давны, всех сильнее!
Мы, давны, всех храбрее!
У-у-у-у-у! У-у-у-у-у-у!
* * *Каменный истукан хмурился. Наверное, оттого, что косо вкопали. А может, и потому, что пуст был алтарный камень, никто не озаботился об очередной овечке, не взял позабытый кремневый нож в руку. Но до этого ли страшилы люду окрестному, ежели сам Диомед Маурус Великое Копье суд вершить собрался? Дрожи, каменная башка!
Я оглянулся. Пока все идет, как задумано. Холм, где мы собрались, окружен моими давнами – в два кольца, чтобы надежнее было.
Будь силен!
– Готовы ли выслушать мое слово брутии?
– Говор-р-ри, деус Маур-р-рус!
– Готовы ли выслушать мое слово луканы?
– Говори-и, деус Мауру-ус!
Рычащего я уже знал, а вот подвывающего (не хуже самого Калханта!) лукана видел впервые. Смотреть, впрочем, было не на что – грузный толстяк с редкой, словно выщипанной, бороденкой и хитрющими глазами. Ну, точно меняла на рынке в Аласии!
Мы собрались здесь втроем, если, конечно, моих давнов не считать. Втроем не поорешь, не станешь лупить кулаком в грудь под рев сородичей. Придется слушать!
– Я, Маурус Великое Копье, обдумал все, мне сказанное, и решил...
Недоверчиво усмехнулся рычащий, подался всей тушей вперед подвывающий.
– ...Не давать вам мира! И будете воевать вы вечно-вековечно, пока стоит эта земля!
Я полюбовался отвисшими челюстями, помедлил немного. Не ожидали? Думали, сейчас о дани спорить станем, кому корову, а кому овцу? Ну уж нет!
– Я не дам вам мира, брутии и луканы, оттого что не нужен он вам. Каждый раз вы обманываете богов, когда обещаете больше не воевать. Но меня, Мауруса Великое Копье, обмануть нельзя!..
Челюсти уже были на месте. Они слушали. В глазах у каждого плескалось что-то странное – вроде бы я к их женам под подол заглянул.
– Если настанет мир, оба ваши союза распадутся. Племена не станут жить вместе, когда исчезнет враг. Вы, луканы, не сможете властвовать над своими должниками и своими рабами, потому что никто не захочет кормить стражу. Очень скоро у вас начнется смута. Ведь сейчас все горячие головы убегают в лес, к брутиям. Прав ли я?
Толстяк потупился. Рычащий, напротив, оскалил крепкие зубы.
– Но и вам, брутиям, придется плохо. Вы не умеете возделывать землю, значит, зерно придется обменивать. А на что? Будет голодно, и скоро половина из вас уйдет к луканам. Прав ли я?
На этот раз потупился рычащий.
– А посему я, Маурус Великое Копье, повелеваю: войну между вами объявить вечной. Готовиться к войне постоянно, ежедневно, ежечасно! А воевать будете два раза в год: неделю осенью, после сбора урожая, и неделю зимой. О начале войны предупреждать друг друга и всех соседей...
Скрестились на мне удивленные взгляды.
– ...тайно!
Облегченный вздох.
– Посевы не уничтожать, лес не поджигать. Тела погибших хоронить с честью. Платить друг другу дань тяжкую... по очереди. На войну посылать самых горячих, беспокойных и дурных. Таких брать в плен, сечь до крови и забивать в колодки – пока не остынут и не поумнеют. А кто посмеет нарушить мои заповеди, на того гнев лютый падет, гнев божий!
Поглядел я вниз, где стояли ровным кольцом мои давны...
Будь силен!
Кивнул редкой бороденкой толстяк. Мотнул буйной гривой рычащий. То-то!
– Ясна ли вам моя воля, луканы?
– О, сколь вели-и-ик, мудр и справедли-и-ив ты, деус Мауру-ус Великое-е Копье-е!
– Ясна ли вам моя воля, брутии?
– О, сколь велик, мудр-р-р и спр-р-раведлив ты, деус Маур-р-рус Великое Копье!
Я отвернулся, чтобы эти хитрованы не увидели моей улыбки. Тяжкую службу поручил мне ТЫ, Отец Молний!
Трудно быть богом!
* * *Утро... Раннее утро...
– А потом мы здесь пророем канал, Идоменей.
Критянин оценивающе взглянул на тихое осеннее море, на подернутый желтой травой лес.
– Понимаю, Тидид. Корабли смогут подходить к самому городу, там можно устроить небольшую пристань...
– Не только, – подхватил я. – Здесь много болот, Подалирий, бедняга, с ног сбился, от лихорадки моих волков пользуя. Мы отведем воду, сможем расширить посевы... Чему улыбаешься, Минос?
