Сын человеческий (сборник) - Роберт Силверберг

Вот я сижу. Приемные часы. На коленях покоится тонкая папка для бумаг, застегнутая резиновым ремнем. Внутри нее начисто отпечатанные, каждая в собственной бумажной обложке, пять семестровых работ, продукция моей рабочей недели. «Романы Кафки». «Шоу как трагик». «Концепция искусственности первоначального утверждения». «Одиссей как символ общества». «Трагедии Эсхила и Аристофана». Старое академическое дерьмо, подтвержденное в своей безнадежной дерьмовости радостным желанием молодых умников позволить проделать за них всю работу старому выпускнику. Сегодня наступил день доставки товара и, может быть, получения новых заказов. Без пяти одиннадцать. Скоро придут мои клиенты. Тем временем я сканировал проходящих мимо. Спешащие студенты с кучей книг. Развевающиеся на ветру волосы, спортивная осанка. Они все кажутся мне пугающе юными, даже бородатые. Особенно бородатые. Осознаете ли вы, что с каждым годом в мире появляется все больше и больше молодых людей? Их число все растет, в то время как старики откатываются на другой конец кривой, и я стремлюсь к могиле. Сегодня даже преподаватели кажутся мне молодыми. Люди, имеющие степень доктора, могут быть на пятнадцать лет моложе меня. Разве это не убийственная мысль? Представьте малыша, рожденного в 1950 году, который сейчас уже доктор. А в том 1950-м я брился три раза в неделю и мастурбировал по средам и субботам. Я был здоровым подростком пяти футов девяти дюймов роста с амбициями, мечтами и знаниями, я был уже личностью. В 1950-м вновь испеченные доктора филологии были беззубыми младенцами, только что покинувшими чрево матери, со сморщенными личиками и красной кожей. Как могли эти младенцы так быстро стать докторами? Они перешагнули через меня, как через камень на их пути.

Опускаясь до жалости к себе, я нахожу свое собственное общество утомительным. Чтобы развлечься, я пытаюсь проникнуть в мысли прохожих и узнать что смогу. Я играл в старую игру, свою собственную игру. Селиг подсматривает, он вампир душ, взрывающий внутренний мир невинных незнакомцев, чтобы оживить свое холодное сердце. Но нет, голова сегодня словно набита ватой. До меня доходит только неясное бормотание, бессмысленное и непонятное. Ни отдельных слов, ни вспышек узнавания, ни образов существа души. Сегодня один из плохих дней. Все сигналы превращаются в нечто невразумительное, каждый бит информации идентичен другим. Триумф энтропии. Я напоминаю себе форстеровскую миссис Моор, напряженно вслушивающуюся в эхо пещеры Марабар и слышащей только однообразный шум, все тот же бессмысленный размытый звук: Бум. Итог и сущность ранних устремлений человека: Бум. Мысли, проходящих мимо меня, приносят мне только одно: Бум. Возможно я только этого и заслуживаю. Любовь, страх, вера, грубость, голод, самоудовлетворение, все слагаемые внутреннего монолога, все приходит ко мне с идентичным содержанием. Бум. Нужно работать, чтобы исправить это. Еще не поздно объявить войну энтропии. Постепенно, обливаясь потом, борясь, цепляясь за ускользающее сокровище, я расширяю ввод, побуждаю к действию мои ощущения. Да. Да. Вернуться к жизни. Поднимайся, ты, ничтожный шпион! Дай мне мою дозу! Сила шевельнулась внутри меня. Тьма слегка рассеялась, отдельные, но уже вполне конкретные мысли находят путь в мой мозг. «Невротик, но еще не псих. Посмотрю квартиру и скажу ему, чтобы проваливал. Билеты в оперу, но я должна. Трахаться весело и очень важно, но есть и еще что-то. Словно стоишь на борту божественной лодки перед отплытием». Эти хаотические, скребущие отрывки не говорят мне ни о чем, кроме того, что моя сила не умерла и я еще что-то могу. Я рассматриваю свою способность, как какого-то червя, обвившего мой мозг, бедного усталого, морщинистого червя, его некогда блестящая кожа потускнела и покрылась складками. Этот образ появился во мне недавно, но даже в более счастливые дни, я всегда думал о своем даре, как о чем-то отдельном, вторгшемся в меня. Он и я. Я и он. Я обычно обсуждал это с Никвистом. (Он еще не выдохся? Вероятно нет. Человек, с которым я однажды познакомился, некий Том Никвист, мой бывший друг. В черепе которого живет такой же захватчик.) Никвисту не нравились мои взгляды.

— Ты — шизик, парень, если несешь такое. Твоя сила — это ты. Ты — это твоя сила. Зачем пытаться отделиться от собственных мозгов?

Возможно, Никвист был прав, но он сказал свои слова слишком поздно. Он и я живем как можем, пока смерть не разлучит нас.

Вот и мой клиент, здоровяк полузащитник Пол Ф.Бруно. У него распухшее, красное лицо и он совсем неулыбчив, словно субботние игры стоили ему нескольких зубов. Я раскрываю папку, достаю «Романы Кафки» и передаю ему.

— Шесть страниц, — говорю я. Он дал мне аванс в 10 долларов. — Вы должны мне еще одиннадцать баксов. Прочтете сначала?

— Там все в порядке?

— Вы не пожалеете.

— Верю на слово.

В его улыбке я замечаю боль. Достав толстый бумажник, он кладет зеленые в мою ладонь. Я быстро скольжу в его мыслях только для того, чтобы удостовериться, что моя сила снова при мне, краткий психический анализ, я ловлю только поверхностные уровни: потерял зубы в футбольном матче, чудная компенсация в субботнюю ночь, смутные планы на следующую субботу и так далее, и так далее. Коснувшись сиюминутных образов, я нахожу вину, смущение, даже некоторое раздражение, связанные со мной, за оказанную помощь. Ну-ну, вот благодарность. Я убираю деньги в карман. Он кивком благодарит меня и сует под мышку «Романы Кафки». Словно стыдясь чего-то, он сбегает вниз по ступенькам в направлении Гамильтон-Холла. Я смотрю вслед его удаляющейся широкой спине. Внезапный порыв ветра с востока прознает меня до костей.

Бруно остановился у солнечных часов, где его встречает стройный черный студент около семи футов ростом. Очевидно баскетболист. Черный одет в голубую университетскую куртку, зеленые кеды и узкие желтые штаны. Одни его ноги кажутся длиной футов пять. Он перебрасывается с Бруно парой слов. Бруно указывает на меня. Черный кивает. Я понимаю, что почти заимел нового клиента. Бруно исчезает, а черный пружинистой походкой переходит дорогу и идет к ступеням. Он очень черный, почти эбеновый, хотя в его чертах какая-то кавказская резкость, свирепые скулы, гордый греческий нос, тонкие холодные губы. Он поразительно красив, словно ходячая скульптура, оживший идол. Возможно, в его генах и вовсе нет негроидности: может быть эфиоп или представитель племени с Нила? Хотя на его голове огромная агрессивная масса вьющихся волос, вероятно больше фута в диаметре, тщательно подстриженная. Меня не удивили бы щеки в шрамах и кость продетая в ноздри. Когда он приближается, мой мозг ловит периферийные эманации, эманации его личности. Все предсказуемо, даже стереотипно: я ожидал, что он может быть обидчивым, дерзким, недружелюбным и вот ко мне доходят сигналы, представляющие собой смесь из жестокой расовой гордости, всепоглощающего физического самоудовлетворения, опасного недоверия к другим — особенно к белым. Все в порядке. Знакомые вещи.