В тропики за животными - Эттенборо Дэвид

—   А, Чако, она чертовски плохой место,— сказал он.— Мой бог! Эти комары и бичос, они муи-муи браво.

Они там много, вы можете хватануть рукой по воздуху и получите пребольшой бифштекс, первый сорт. Амиго, они вас сожрут.

Он умолк, потрясенный силой своих слов. Затем просиял:

—  У меня есть сетка от комаров, первый сорт. Мы   купили   две.   Он  заговорщически   перегнулся через прилавок.

—  Там чертовский холод,— сказал он.— Мой бог, ночью вы окоченеете. Но чуть-чуть не надо волноваться. Я тут иметь, что надо,— прекрасный пончо.

Он достал два дешевых одеяла с прорехой для головы посередине. Их можно было носить как плащ-накидку. Мы купили и их.

—  Вы мастера по лошадям? Скакать, как Гари Купер?

Нам пришлось признаться, что искусство верховой езды не входит в число наших достоинств.

—   А и ну ее, научитесь. Вы будете хотеть бомбачос,— сказал он поспешно и потряс перед нами двумя парами плиссированных обвисших панталон. Это было уж слишком.

—   Не надо, не надо, мучиссима грасиас,— запротестовали мы.

На лице его появился притворный испуг.

—  Амигос, так нельзя совсем. Вы искалечите себя просто ужасно. Вам нельзя без бомбачос.

Мы сдались, подставив себя тем самым под следующий удар.

—  Вот теперь вы иметь полно прекрасных, просто замечательных бомбачос, первый сорт,— произнес он задумчиво, как бы поздравляя нас с похвальным умением выбирать то, что нужно,— но этот кактус и все эти кусты в Чако, она очень колючий.

Он стал раздирать ногтями воздух, чтобы пояснить свою мысль.

—  Она хотеть порвать ваши прекрасные бомбачос на сто кусков.

Мы ждали, что будет дальше.

—  Только не волновайся! — воскликнул он и, взмахнув рукой, как фокусник, вытаскивающий из шляпы кролика, извлек из-под прилавка две пары кожаных гетр.— Пиернера.

Купив и их, мы признали свое полное поражение. Больше, кажется, у нас не оставалось незащищенных частей тела. Но цепкий взгляд из-за прилавка не отпускал нас.

—  Живот у вас нет,— огорченно заключил он, оглядев нас с ног до головы. Но тут же уверенно добавил: — Я знаю, вы будете хотеть фаха.

Он наклонился к полке позади себя и вытащил два рулона плотной ткани шириной сантиметров пятнадцать.— Смотрите, я вам показываю.

Он трижды обернул один рулон вокруг своего необъятного живота и позволил себе короткую пантомиму: попрыгал взад-вперед, изображая всадника.

—  Ну, поняли? — он не скрывал триумфа.— Кишки. Внутри у вас ничего не болтается.

Ошеломленные своей безоговорочной капитуляцией, мы вышли из магазинчика, сгибаясь под тяжестью покупок.

—  Не знаю, что из всего этого хоть как-то пригодится нам в Чако,— сказал Чарльз,— но на ближайшем маскарадном балу соперников у нас не будет.

Некоторые из наших доброжелателей называли Чако «зеленым адом». Мы старались не поддаваться эмоциям, но, тем не менее готовились к путешествию серьезно. По совету друзей мы приобрели специальные высокие сапоги, без которых в Чако, как нас уверяли, невозможно ездить верхом. Запаслись двумя дюжинами пузырьков со зловонной жидкостью; этикеток пузырьки не имели, но нас заверили, что они содержат сверхмогучее противомоскитное средство, изготовленное по армейскому заказу. Купили шприц колоссальных размеров, а к нему — невероятное количество противозмеиной сыворотки, которую нас заставили взять самые заботливые, но и самые пессимистически настроенные из наших парагвайских друзей. Запаслись десятком метров очень плотной резины (Чарльз обнаружил ее на рынке и не смог удержаться: «Чертовски полезная вещь, старина, пойдет для ловушек, ну и вообще для чего-нибудь в этом роде».). И наконец, мы стали обладателями совершенно неподъемного деревянного контейнера, наполненного всякой консервированной снедью.

Когда сборы были почти закончены, мы разыскали в туристическом агентстве Сэнди Вуда, заручились его согласием участвовать в нашем новом предприятии, а потом не без труда заказали три авиабилета до глухой эстансии в самом сердце Чако.

До отлета у нас оставалось три свободных дня, и мы решили посвятить их знакомству с народной парагвайской музыкой, которая славится далеко за пределами Парагвая. Когда триста пятьдесят лет назад на этой земле появились первые испанские поселенцы и миссионеры-иезуиты, музыка индейцев гуарани ничем особенным не выделялась. Она была простой и монотонной, медленной и минорной. Миссионеры не только обратили гуарани в новую веру, но и познакомили их с европейскими музыкальными инструментами. Индейцы быстро и охотно научились ими пользоваться. Музыкальные от природы, они вскоре целиком отдались своему новому увлечению. Музыка стала их страстью. Восприняв тот или иной европейский танец — польку, галоп или вальс,— они привносили в него своеобразный ритм и в то же время какую-то южную негу. Индейцы стали изготовлять музыкальные инструменты сами. Гитару они оставили в прежнем виде, а из арфы сделали фактически новый инструмент — маленький и легкий. В отличие от европейской концертной арфы индейская модель не имеет педалей, поэтому на ней нельзя брать полутонов. Тем не менее этот инструмент обладает богатыми возможностями, и парагвайский арфист использует их с необыкновенным талантом. Он не только виртуозный исполнитель, но и неистощимый импровизатор. Его пальцы скользят по струнам, рождая захватывающее глиссандо и сохраняя при этом опьяняющий ритм. Я в свое время слышал некоторые записи парагвайских групп, приезжавших в Европу, и теперь мне хотелось непосредственно познакомиться с этой удивительной музыкой.

Один из самых известных в Парагвае мастеров музыкальных инструментов жил в нескольких милях от Асунсьона, в маленькой деревушке Лике. Мы отправились к нему. Его небольшой дом был окружен благоухающей апельсиновой рощей — типичная картина для этой плодородной и живописной части страны. Сам хозяин сидел на своей рабочей скамье и неторопливыми мягкими движениями, выдававшими искусного мастера, полировал какую-то деталь арфы. Позади него под крышей сарая расхаживали два ручных попугая, а в саду, на деревянной перекладине, сидел прирученный ястреб. Мы расположились под апельсиновыми деревьями, а жена мастера вынесла нам холодный мате. Пока напиток ходил по кругу, хозяин играл нам на гитаре, законченной им совсем недавно. С соседней фермы подошли два подростка и тоже взяли гитары. Целый час они играли и пели. Их неподражаемые голоса звучали сладостно и вместе с тем мужественно. В них безошибочно можно было узнать голоса истинных парагвайцев. Одна мелодия сменяла другую, полную чарующих ритмов и синкопов. Парагвайские мелодии нежны, в них нет характерной для музыки соседней Бразилии порывистости, почти грубой дикости, привнесенной негритянской частью населения: в Парагвае во все времена негров было очень мало. Потом гитару передали мне, и старик попросил исполнить «уна кансьон инглези». И я исполнил, показал все, на что был способен.

Гитара, оказавшаяся у меня в руках, была великолепно сработана и обладала богатой и сочной тональностью. Не в силах сдержать свое восхищение, я спросил в максимально тактичной форме, нельзя ли купить эту гитару.

—  Нет-нет,— ответил старик с такой горячностью, что на мгновение я испугался, что оскорбил его.— Я не могу позволить вам взять эту гитару, она не очень хорошая. Я сделаю вам другую, особую, и вы будете петь, как птица.

Когда через месяц мы вернулись в Асунсьон, гитара ожидала меня. Она была изготовлена из какого-то красивого парагвайского дерева, а на конце грифа старый мастер сделал инкрустацию из кости в виде моих инициалов.

За два дня до отъезда в Чако мы встретили Сэнди в центре города, в баре, где он откровенно готовился к предстоящему испытанию засухой. Он угостил нас пивом.

—  Кстати,— сказал Сэнди,— вчера в наше агентство зашел один малый и спросил, правда ли, что какие-то два парня в городе интересуются броненосцами. Он сказал, что у него есть тату каррета.

Я чуть не поперхнулся. Тату каррета, то есть «тату-телега»,— так называют тут гигантского броненосца. Это великолепное существо длиной почти полтора метра встречается чрезвычайно редко, и еще никому не удавалось привезти его в Англию живым. Даже увидеть его доводилось очень немногим, и я только в самых дерзких грезах мнил себя обладателем этого сокровища.