Вариант дракона - Юрий Скуратов

И последнее: мои недруги постарались бы использовать эту поездку против меня.

После долгих раздумий я написал письмо Джейму Личу, где поблагодарил за приглашение, сказал, что солидарен с теми, кто занят сложнейшим расследованием коррупционных процессов в России, и в Штаты не поехал. Хотя хорошо понимал — там меня ожидает успех, ожидает поддержка, которая мне так нужна, — но не поехал…

Одна из сюжетных линий Рашенгейта была тесно связана с фигурой Генерального прокурора России. Моя ситуация использовалась в Рашенгейте очень активно.

Я понимал, что не могу уклоняться от ответов на некие острые вопросы обязан, просто обязан формулировать свою точку зрения. Более того, после всякого громкого залпа по Кремлю корреспонденты разных газет бежали ко мне за комментариями. Комментарии эти сидели у Кремля в печенках, и я уверен, что стали причиной проведения у меня обысков.

Обыски были некой акцией устрашения.

Конечно же, иностранные корреспонденты, как и многие, ждали от меня разоблачений, они прекрасно понимали, что мое слово делает информацию достоверной, и никому из них не было дела до того, что я всякий раз попадаю в вилку: с одной стороны, я не могу говорить неправды, а с другой — не могу говорить правду, поскольку это может повредить следствию.

Что же касается обысков, то произошло все довольно буднично, хотя некий холодок в душе сохранился до сих пор. Мне позвонил следователь Паршиков:

— Юрий Ильич, мы хотим произвести у вас выемку документов, в частности изъять удостоверение Егиазаряна.

…В свое время для меня это оказалось новостью: банкиру Егиазаряну я никаких удостоверений не давал.

— Что за удостоверение? — спросил я, когда узнал о нем (это было раньше, когда я еще не покидал свой кабинет).

— Удостоверение советника Генеральной прокуратуры.

Я позвонил начальнику управления кадров Поляковой:

— Первый раз слышу о таком удостоверении. Дайте команду на вахту пусть изымут!

Оказывается, у Егиазаряна действительно имелось «внештатное» удостоверение, его вскоре у него изъяли. Подписал удостоверение заместитель Генерального прокурора Колмогоров, подпись была подлинная, когда же стали Колмогорова спрашивать об этом, он сказал, что вообще такого не помнит, все-таки пять лет прошло с момента выдачи…

Я прекратил разбирательство — подпись-то подлинная, — и положил удостоверение в сейф. Там оно где-то и валялось, пылилось среди бумаг.

Тем временем прошло несколько моих интервью — о «семье», о счетах, о трех кредитных карточках, с которых, как выяснилось, было снято несколько десятков тысяч долларов, и «группа обыска» появилась у меня.

Обыски прошли в сентябре, прошли вполне корректно, у меня никаких замечаний не вызвали, но на Западе это восприняли как форму давления на Генерального прокурора, борющегося с коррупцией.

А западные правоохранительные органы уже вовсю работали по семье президента. Отыскали собственность БАБа на Лазурном берегу, в местечке Ла Гарус, об этом было сообщено во влиятельной швейцарской газете «ТАН».

Вилла эта была куплена очень дешево при участии Инвестиционного общества французской недвижимости — за 55 тысяч франков. Одна только земля под виллой стоит дороже, гораздо дороже: когда же стали искать Инвестиционное общество французской недвижимости, то оказалось, что адрес у фирмы ложный… Есть предположение, что вилла эта была куплена на деньги «Сибнефти».

Был раскручен и «сюжет» с домиком в Баварии, в местечке Гармиш-Партенкирхен, где несколько раз была засечена Татьяна Дьяченко, делавшая заказы на обои, мебель и тому подобное. Вылетала она туда вместе с Абрамовичем, это было отмечено в аэропорту Шереметьево.

У Люси Эдвардс и Натальи Гурфинкель-Когаловской были произведены обыски и им предъявили обвинения. Обвинения были предъявлены также Питеру Берлину и Светлане Кудрявцевой — еще одной нашей соотечественнице, служащей восточноевропейского филиала «Бэнк оф Нью-Йорк».

Гурфинкель была выпущена под залог в 30 тысяч долларов, но ей явно грозит тюрьма. Хотя она и отрицает, что получала взятки от «Бенекса» и Берлина, но найдены уже чеки на 30 с лишним тысяч долларов от Берлина и на восемь тысяч — от «Бенекса».

В числе упреков, которые Запад бросал в эти дни Борису Николаевичу Ельцину был упрек в том, что он с маниакальной настойчивостью отклонял думский закон о коррупции. Недоумение по этому поводу летом 1999 года выразил даже сам Клинтон. А ведь начинали разрабатывать этот закон в ту пору, когда я был директором института.

Причина, почему не принят этот закон, ясна, как дважды два — четыре…

Ельцин засуетился было, дал команду администрации выяснить, в чем дело, почему закон застрял, но воз и ныне там.

Уход Ельцина в отставку — а это произошло в тот момент, когда я практически уже заканчивал книгу, работал над этой главой, — вряд ли прикроет разразившийся скандал. Более того, на Западе обязательно начнут выяснять, скажем, насколько причастен Владимир Владимирович Путин ко всему происходящему, и тем более, что Ельцин объявил его своим преемником. Пока не выяснят — не успокоятся. Путину и его окружению в любом случае важно не повторить ошибки ельцинского Кремля: те замалчивали обвинения либо вяло их отрицали. Это страусиная позиция: спрятать голову в песок и ничего не видеть, ничего не слышать…

А с другой стороны, что этим людям говорить? Нечего говорить.

Самое интересное, кроме правоохранительных органов Запада и российской прокуратуры, проблемой возврата денег озаботился еще один наш гражданин Лебедев Александр Евгеньевич из Национального резервного банка — тот самый Лебедев, который сам проходит по уголовному делу о хищении и отмывании российских денег. Действует по принципу: «Держите вора!» А держать-то надо все-таки самого Александра Евгеньевича.

Если бы не противодействие Кремля, можно было бы узнать, счета каких российских чиновников находятся в «Бэнк оф Нью-Йорк», сколько денег на этих счетах имеется, откуда они взялись, из каких источников.

Я встречался с комиссией Курта Вэлдома и попросил их сообщить, чьи это счета и каковы источники поступлений. Американцы обещали поработать над этим вопросом.

Рашенгейт — горький урок, через него надо было пройти. Мы недавно подписали Страсбургскую конвенцию о борьбе с коррупцией, нам надо учиться поиску грязных денег у Запада. Швейцария, например, не считает для себя это зазорным и пытается научиться этому у Англии, мы же — нет… У нас на то просто нет политической воли. Надо, чтобы с уходом Ельцина она появилась. Но пока, судя по всему, никто из Рашенгейта серьезных выводов не сделал, поэтому, думаю, что Рашенгейт не то что повторится, он будет иметь и вторую, и третью, и четвертую серии. И это очень печально.

СУДЕБНЫЕ ТЯЖБЫ

При возбуждении против меня уголовного дела было допущено, как я уже говорил, несколько грубых нарушений. По этому поводу я обратился в Генеральную прокуратуру — думая, родное ведомство защитит, возьмет под крыло или хотя бы поможет, но не тут-то было. Хотя я обращался и к Демину это было вначале, а потом и к Чайке.

Всем было ясно, что Росинский, возбуждая против меня уголовное дело, совершил должностное преступление — дело-то он возбудил незаконно. Но все мои обращения были гласом вопиющего в пустыне. Стало понятно, что, пока я не займусь жесткой юридической защитой, а потом таким же жестким нападением, ничего путного у меня не получится.

Из Генпрокуратуры поступило несколько невнятных, будто жеваная каша, ответов. Надо было обращаться в суд.

Адвокатами у меня согласились стать Леонид Георгиевич Прошкин и Андрей Валерьевич Похмелкин. У них, конечно, такой известности, как, допустим, у Падвы или Резника, нет, но адвокаты они не хуже прославленных «мастеров защиты и нападения» на юридическом поле.

Существующее уголовно-процессуальное законодательство — здорово устаревшее, кстати, принятое еще в 1961 году, — не позволяло обжаловать факт незаконного возбуждения уголовного дела в суд, но существовало постановление Конституционного суда, где подчеркивалось, что если действия следствия ущемляют права и свободу граждан, то можно, не дожидаясь решения суда по сути дела, обжаловать эти действия в судебном порядке. Хотя факт возбуждения уголовного дела не влечет за собой ущемления конституционных прав, но в моем случае была другая ситуация — я был отстранен от должности в связи с возбуждением Росинским уголовного дела. Поэтому в мае 1999 года адвокаты подали иск в Московский городской суд и впервые в истории отечественной юриспруденции создали прецедент — обжаловали в суд возбуждение уголовного дела.

Почему сразу в городской суд, а не в районный или муниципальный, перескочив через пару ступеней?

Все дело в том, что Главная военная прокуратура мое дело засекретила, засекреченные дела может разбирать лишь спецсостав, а он имеется только в городском суде.