Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

На обратном пути в Италию Муссолини почувствовал себя лучше и — как это случалось всегда, когда он возвращался домой из Германии — первые несколько дней он вел себя так, как должен был вести себя диктатор. Он угрожал новыми арестами и давал инструкции относительно постройки новой тюрьмы для антифашистов. Он выгнал Кармине Сенизе с поста начальника полиции за то, что тот не смог покончить ни с забастовками в Турине и Милане, ни с подпольной печатью и разраставшимся черным рынком, назначив на эту должность более сурового Ренцо Кьеричи. Дуче также сместил Альдо Видуссони с должности секретаря партии, заменив его Карло Скорца, одного из тех, кто участвовал в убийстве фашистскими головорезами в 1925 году лидера либералов Джованни Амендолы. Он пошел дальше, составив план проведения региональных митингов, на которых фашистские лидеры должны были обратиться к народу, вдохновляя его на борьбу до победного конца. «Они говорят, что я кончился как политик, — мрачно говорил он Боттаи, в который раз удовлетворяя свою страсть к завуалированным угрозам, — что я ухожу, что со мной покончено. Хорошо же, они еще увидят…»

В годовщину взятия Аддис-Абебы он вышел на балкон Палаццо Венеция, чтобы выступить перед народом, собравшимся внизу на площади. «Я чувствую, что ваши голоса наполнены непоколебимой верой, — кричал он с юношеским вдохновением. — Не бойтесь и боритесь за победу. Все ваши жертвы будут вознаграждены. Это так же верно, как то, что Бог справедлив, и Италия бессмертна».

Вдохновленный криками толпы, он вернулся обратно в комнату, двери которой закрылись за ним. Тогда казалось невероятным, что это было его последнее публичное выступление в Риме, и что эти двери уже никогда не откроются перед ним.

Через два дня его энтузиазм угас. В течение нескольких дней все силы Тройственного союза, дислоцированные в Африке, были пленены и угроза высадки на противоположном побережье Средиземного моря стала реальностью. Гитлер считал, что она будет проведена в Сардинии, по мнению Муссолини — на Сицилии, и на совещании генералитета на вилле Торлония он заявил, что этому необходимо противопоставить сильное сопротивление, ибо ни о политическом урегулировании, ни о сепаратном мире речи идти не может. 10 июля после ожесточенной бомбардировки наступление началось. Несколько дней войска союзников шли по равнинам Катаньи, и всю эту неделю Муссолини то пребывал в состоянии напускного спокойствия, то преисполнялся нескрываемой злобой по отношению к отступавшим итальянским войскам.

Король, настроение и поведение которого менялись столь часто, что заговорщики уже начали сомневаться, займет ли он когда-нибудь хоть какую-то определенную позицию, наконец решил, что откладывать больше нельзя. Независимо от фашистов, с которыми по-прежнему поддерживались необходимые контакты, он, по совету Генерала Кастельяно и герцога д'Аквароне, решил арестовать Муссолини в понедельник или в четверг, когда тот придет в Квиринальский дворец или на виллу Савойя для обычной аудиенции. Он спросил маршала Бадольо, готов ли он заменить Муссолини на посту главы правительства, и тот согласился, предложив нефашистскую администрацию, возглавляемую социалистом Иваноэ Боиоми и бывшим премьер-министром Витторио Эммануэле Орландо. Затем Кастельяно встретился с Аквароне, чтобы обсудить детали ареста и меры, которые следует предпринять в случае возникновения стихийного сопротивления сторонников Муссолини, в частности генерала Гальбиати, возглавлявшим, во многом благодаря Петаччи, фашистскую милицию.

Тем временем участники фашистского заговора также решили, что ждать больше нельзя. Разделяемые взаимными подозрениями, кляузами и разнонаправленными личными интересами, они были едины в одном: в случае крайней необходимости, которая и возникла в связи с вторжением на Сицилию, необходимо вновь собрать Великий фашистский совет — высший конституционный орган управления, созданный дуче, но не созывавшийся с начала войны. 16 июля несколько крупных партийных чиновников, которые должны были выступать на региональных митингах, запланированных еще до вторжения на Сицилию, встретились в Риме с дуче и настояли на необходимости созыва Совета для того, чтобы Муссолини доложил о ситуации, которая день ото дня становилась все более тревожной. Поначалу Муссолини отверг эту идею, но затем согласился и назначил дату для проведения Совета на следующую неделю, субботу, 24 июля.

На той же неделе в понедельник Гитлер попросил Муссолини незамедлительно встретиться с ним где-нибудь в Италии. Обеспокоенный более чем когда-либо сообщениями об антигерманских настроениях в Италии, о массовой сдаче в плен итальянских подразделений на Сицилии, об их отказе координировать свои действия с германской армией, он надеялся укрепить сопротивление итальянцев, заставив дуче дать согласие на то, чтобы руководство итальянской армией перешло к немецкому верховному командованию. Муссолини прилетел в Тревизо из Римини, сидя за штурвалом своего собственного самолета. Там на летном поле он и встретил Гитлера и вместе с ним отправился на виллу сенатора Акилле Гаджиа в Фельтре, расположенную на южных склонах Доломитов. Эта вилла, по описанию Муссолини, «напоминала собой лабиринт, который кое-кто даже называл жутковатым. Это было нечто вроде рисунка кроссворда, загнанного в стены дома». Атмосфера была официально-натянутой.

Это была их тринадцатая встреча и проходила она по уже известной схеме. Почти три часа, с одиннадцати до двух, говорил Гитлер. То, что он хотел сказать, было весьма просто и прозрачно. Нужно было только одно — сражаться и сражаться, в Италии и в России, пока Тройственный союз не одержит победу. Конечно, без жертв на этом пути никак не обойтись. В Германии в батареях ПВО служат пятнадцатилетние мальчишки. В Италии же, как выясняется, совсем другой подход. Войска сражаются не так, как следует, гражданская администрация недостаточно авторитарна, народ поддался пораженческим настроениям; необходимо принять более решительные меры, а трусов, предателей и некомпетентных руководителей расстреливать; итальянская армия должна перейти под германское командование. Муссолини тихо сидел на краю большого кресла, положив ногу на ногу, и слушал, сцепив кисти рук на коленях. Его явно мучили боли и порой он со вздохом выпрямлял спину, судорожно стискивая руки. Периодически он вытирал тыльной стороной руки губы, после чего обычно доставал платок, чтобы стереть с лица крупные капли пота. Но говорил он всего лишь дважды — один раз, когда исправлял неверные данные по количеству населения на Корсике, и второй, когда вошедший секретарь передал ему какую-то записку, прочитав которую, дуче сказал по-немецки: «В этот момент враг бомбит Рим».