История религии. Том 1 - Александр Мень

блаженное состояние, которое невозможно описать и которого я никогда не

переживал на земле. Думаю: "Как мне теперь необычайно хорошо".

Немного постояв, я решил выйти наружу. Я прохожу через ширму и через

закрытую дверь на балкон. Ничто не мешает моему движению через материальные

тела. В то утро была пасмурная погода. Когда же я вышел на балкон, то вижу

сияющее золотыми лучами солнце и безоблачное небо. Небо не обычное, а

какое-то искрящееся лучезарными блестками. Все время переживаю какую-то

особую радость и думаю: "Как здесь все прекрасно". Вон она - вечность, здесь

нет более времени. Потом я возвращаюсь назад в операционную комнату. Снова

вижу свое мертвое тело и суетящихся около него докторов. Вдруг все

оборвалось..."

Электрическим током сердце заставили биться, и операция прошла

благополучно. Согласно протоколу операции, клиническая смерть длилась семь

минут. То, что этот случай не единичный, подтверждают работы американского

философа и психиатра Рэймонда Муди. Их результаты подытожены в двух книгах:

"Жизнь после жизни" и "Размышления о жизни после жизни" (Moody R. Life after

life. New York, 1977; Reflections on Life after life. New York, 1977). В

течение ряда лет автор опрашивал людей, переживших клиническую смерть. Из

них более ста помнили свои переживания. (Отметим, кстати, что и сновидения

человек запоминает довольно редко, хотя видит их каждую ночь.) Исследователя

поразило сходство рассказов у людей, имевших разные профессии,

вероисповедания, взгляды, характеры и оказавшихся на грани смерти в

результате самых разнообразных причин. Большинство ощущало себя проходящими

через какой-то темный туннель; многие отчетливо видели свое тело со стороны

(как в свидетельстве Я. А. Абрамова) и помещение, где оно лежало, слышали

слова медицинского персонала. Они видели умерших родных, которые, как им

казалось, пришли поддержать их. Главным переживанием клинической смерти была

встреча со "светящимся существом". В соответствии со своими понятиями, они

называли его по-разному, но все свидетельствовали, что из этого средоточения

света изливались потоки невыразимой любви и счастья. От него исходил

безмолвный, но ясно воспринимаемый вопрос: готов ли человек к смерти? Иные,

находившиеся в состоянии клинической смерти дольше, видели целые меры

запредельных существ. Речь в данном случае едва ли может идти о предсмертном

психозе, поскольку переживание оказало стойкое положительное влияние на

нравственную жизнь "воскресших". Все они перестали бояться смерти, изменили

свое отношение к окружающим, осознали важность "любви и познания". Нужно

подчеркнуть, что Р. Муди исключил свидетельства людей с поврежденной

психикой или испытавших воздействие наркотических препаратов.

Независимо от Р. Муди аналогичные результаты получила еще раньше

исследовательница Элизабет Кюблер-Росс (Kuhler-Ross Е. On Death and Dying.

New York, 1976).

Таким образом, новейшая техника реанимации поставила вопрос о

посмертном сознании в плоскости экспериментального изучения. Ибо если раньше

говорили, что "оттуда никто не возвращается", то теперь это утверждение

перестало быть бесспорным.

x x x

В заключение нашего краткого экскурса необходимо отметить, что

бессмертие (как факт духовный) устанавливается не естественнонаучным путем.

Но поскольку неразрушимость "Я" может отражаться в научно познаваемой сфере,

нет причин отвергать значение науки для исследования этого вопроса.

Разумеется, идея сохранения духовного средоточия личности не выводится

из ЭСВ и других парапсихологических явлений. И все же, если эти явления

получат окончательное гражданство в науке, бессмертие будет для нее более

очевидным. Не исключено, однако, что естествознание окажется здесь перед

порогом, который опытное исследование перейти не сможет. В любом случае

учение о неразрушимости "Я" основывается не на науке, а прежде всего на

выводах разума, интуиции, веры в свете Откровения.

10. О ТЕЙЯРЕ ДЕ ШАРДЕНЕ

Годы, которые протекли со дня смерти о. Пьера Тейяра де Шардена

(1881-1955), были наполнены ожесточенными спорами, возникшими вокруг его

имени. Книги этого выдающегося ученого, вышедшие посмертно, вызвали реакции,

зачастую диаметрально противоположные. Если одни видели в нем нового Фому

Аквината, соединившего науку и религию, то другие называли тейярдизм

"мифологией", "пантеизмом", "уступкой материализму". Однако, как бы ни

оценивать Тейяра и его миросозерцание, никто не может отрицать, что он -

явление в высшей степени значительное и симптоматичное для нашего времени.

Он отвечает на многие вопросы, которые волнуют сегодня мыслящих людей. Наука

и религия, эволюция и грядущее преображение мира сплетаются в его "Феномене

человека" в единое живое целое. Естествоиспытатель и священник, мыслитель и

мистик, блестящий стилист и обаятельный человек - он как бы создан для того,

чтобы стать властителем дум нынешних поколений. Католики гордятся им,

коммунисты издают его книги, хотя и те и другие далеки от того, чтобы

полностью принять его учение. Такова сила его притягательности.

Христианский эволюционизм Тейяра и религиозная концепция эволюции,

которая была изложена в главе пятой, имеют немало общего. Поэтому автор счел

необходимым особо остановиться на основных положениях тейярдизма, чтобы

рассмотреть следующие вопросы: вводит ли Тейяр в своих основных принципах

какие-то особые новшества? Каковы главные черты его системы? В чем правы и в

чем не правы его критики? И наконец, что дает тейярдизм современному

христианству?

x x x

Тейяр де Шарден всегда делал ударение на взаимосвязи всех наук. Он

мечтал о некой сверхнауке, координирующей все отрасли знания (Crenel P.

Teilhard de Chardiii. Raris, 1961. P. 117). По его мнению, в будущем наука и

религия окажутся тесно взаимосвязанными в единстве человеческого познания,

ибо для науки необходимо убеждение в том, что "универсум имеет смысл -и что

он может и должен, если мы останемся верными, прийти к какому-то

необратимому совершенству" (Тейяр де Шарден. Феномен человека/ Пер. с фр.

Садовского Н. А. М., 1065. С. 278. Далее - ФЧ). Но для этого совершенства

нужна глубокая интуиция единства и высшей цели мира. Все это можно найти

только в религии. Поэтому для Тейяра "религия и наука - две неразрывно

связанные стороны, или фазы, одного и того же полного акта незнания, который

один смог бы охватить прошлое и будущее эволюции" (ФЧ. С. 279).

Атеистические критики Тейяра изображают этот подход как нечто

неслыханно новое, возникшее из желания преодолеть конфликт знания и веры

(См.: Бибосов Е. Тейярдизм: попытка синтеза науки и христианства. Минск,

1970. С. 172). На самом же деле в этом отношении модернистичен у Тейяра

главным образом язык.

Идеал целостного знания уже многие века притягивал человеческое

мышление. К нему стремились еще древнегреческие философы, особенно

Аристотель. И на уровне науки своего времени Аристотель достиг очень

многого. Второй синтез, уже христианский, был осуществлен св. Фомой

Аквинатом на основе опыта Аристотеля. Впрочем, Фома вынужден был резко

разграничивать научные и религиозные сферы, чтобы наука могла свободно

развиваться. Поэтому в дальнейшем вместо синтеза стала усиливаться

дифференциация областей знания.

В новое время попытки христианского синтеза возобновились. В известной

степени таким синтезом можно назвать (невзирая на ее пантеизм) и систему

Гегеля, которую отличал дерзновенный размах, свойственный только системам

Аристотеля и Фомы Аквината. В конце XIX века принципиальные основы синтеза

были разработаны Вл. Соловьевым, который проповедовал идеал "цельного

знания", или "свободной теософии"*. В "цельном знании", по его замыслу,

должны были найти свое место как данные позитивных наук, так и отвлеченное

философское мышление и теология. Сам Вл. Соловьев наметил первые шаги к

такому синтезу (См. его: Философские начала цельного знания. Собр. соч.

СПб., 1911. Т. 1.С. 250). Система осталась незавершенной, и некоторые вообще

отрицали возможность подобной всеобъемлющей концепции. Но такое отрицание

игнорирует естественную потребность человека осмыслить свою веру и

окружающий мир. Разумеется, подобные попытки всегда будут несовершенными

(хотя бы в силу ограниченности самой науки и рационального познания), но