Тринити - Яков Арсенов

— Да ведь это же Реша! — первым узнал друга Мат. От счастья у него развязался язык, и он выговорил без ошибок целое предложение.

— Я же говорил, что приедет! — заорал Гриншпон.

Реша стоял в лодке, скрестив руки на груди, и нагло улыбался. Словно прибытие в тайгу на сплав было ему в нагрузку. Он повелительно простер вперед правую руку, разрешая товарищам не вставать.

Его приняли, как потерпевшая неудачу экспедиция принимает спасателей. Даже забыли спросить мастера про письма.

— Рассказывай-ка нам, что приключилось? — насели на Решетова. — Почему это ты не явился к поезду, и вообще, как до такой жизни докатился?!

— Долгая история, парни. Долгая, очень долгая, — устало потянулся Реша. — А я голодный.

— И молчишь! — Его чуть не на руках потащили на кухню. По дороге спрашивали, как дома, как там погода. Реша, насколько был компетентен, отвечал. Он ел, пил и рассказывал, рассказывал.

— Так, выходит, ты нас на бабу променял! — осенило Мукина. — А мы тут уши развесили!

— Уши развесила Татьяна, — сказал Гриншпон, — а остальные повесили носы.

Татьяна замахнулась на Гриншпона багром, и он еле успел спастись в воде. Реше пришлось спасать товарища. Вытащив Мишу, Решетов снова подсел к очагу.

— В нем есть что-то разинское, — оценил его поступок с опозданием в отряд Пунктус.

— Не мешайте человеку! — сказал Нинкин. — На самом интересном перебиваете!

— Ничего страшного, я никуда не спешу, — невзыскательно сказал Реша. Пока вы меня насчет дам лечить будете, я как раз доперекушу. Так что не взыщите!

— Во дает! И не совестно тебе? Из-за женщины не поехать в тайгу! И хоть бы что-нибудь в горле застряло! — сказал Забелин. — Значит, все-таки взял Рязанову?

— Кстати, как у нее со здоровьем? — спросил Артамонов.

— Лучше не стало, — ответил Реша и тут же наехал на Забелина. — Ты здесь, я вижу, совсем одичал, — вытер рот рукавом Реша. — Что-то я тебя совсем не догоняю. Куском хлеба попрекаешь! Снимал бы потихоньку свое кино да помалкивал, — сыграл Реша обиду. — Дятел ты. Тебе не понять, насколько я теперь спокоен за будущее. Наконец-то я понял, что оно у меня есть. А как добирался сюда, сам себе до сих пор не верю. По туалетам и по ресторанам отсиживался — билетов не достать. Деньги вышли моментом. На вторые сутки заказывал в вагоне-ресторане не больше двух стаканов чая с десятью кусками хлеба. Официанты начали смотреть на меня с опаской и стали приторно услужливы. Я вообще не признаю мужиков в сервисе, а тут и вовсе стошнило. Ладно мясной отдел — дело понятное, рубщик должен быть мужиком, но в галантерее или с подносом? Не понимаю я халдеев. Есть в них что-то холуйское. На перрон станции Княж-Погост я сошел практически безалтынным. Спросил в милиции, где тут леспромхоз. «А у нас их тридцать шесть, вам какой?» — спросили меня милиционеры-комяки встречно. Я выпал в отсек. Делать нечего — перешел на подножный корм, начал питаться, как топ-модель. Присмотрел поле на пригорке возле разрушенной церкви и сутки кряду ел едва взошедший зеленый горох различных мозговых сортов и конские бобы. Наутро, когда я на завтрак съел не колбасы, но мяты, какой-то бич сжалился надо мной и дал пару ржавых селедок. Я спросил у него, где тут, по его мнению, могут быть студенты. Он заржал: «Какие студенты?! Тут одни ссыльные да бомжи! Впрочем, краем уха слышал, что в запань Пяткое какую-то команду взяли на окатку». Он, этот ссыльный, собственно, и доставил меня сюда практически пешим порядком. Он сам из Шошек. Аля-потя зовут.

Отряд стал полноценным, а то раньше нет-нет, да и выходили в разговорах на потерявшегося друга, начинали гадать и гонять варианты. Теперь над романтиками не висело никакой недостачи.

Реша быстро обучился основным приемам и правилам поведения на воде. Он схватил все на лету и падал в воду на один раз меньше, чем было нужно для применения санкций — насильственного перевода на сухие крутобережные работы.

Окатав непроходимые крутые берега, «дикари» добрались до бескрайнего пляжа, в три слоя заваленного бревнами. Бревна, как назло, были огромными, словно сказочные кабаны. Они действительно походили на секачей, особенно вечером, когда все может показаться чем угодно. В такие валуны впрягались по пятеро и шестеро. Их даже катаньем не всегда удавалось сместить к воде. Некоторые так и остались торчать памятниками, наполовину утонувшими в мокром песке, их так глухо засосало, что они даже как будто почавкивали от удовольствия.

Маленькие жерди доставлять к реке перекатыванием было неудобно. Мукин предложил таскать эти балансы на плечах, как когда-то это очень ловко проделывалось на историческом субботнике. Правда, стволы, скидываемые студентами в акваторию, в отличие от тех легендарных плах с холста, были совсем не надувными. Удельная нагрузка от такого бревна на организм несуна была, конечно, намного меньше, чем у обычного серого муравья, когда тот тащит соломинку, но все равно, пока очищали пляж, вымотались как сволочи. Если бы не Артамонов, всем, как бензовозам, пришлось бы таскать за собой цепь, чтобы сбрасывать статическое электричество. Потому что целый день челноком от воды к бревнам и обратно к воде, а навстречу всегда движется коллега. Сначала подмигивали друг другу, перекидывались словами, потом устали и начали опускать глаза. А жердям не видно конца. Как в такой ситуации вести разговор? Или молчать двенадцать часов подряд? Артамонов выручил. От усталости у него обострилось чувство юмора и полностью притупилось чувство меры. Он выдавал такие пенки, что подкашивались ноги. Но подкашивались только на миг. Потом появлялись скрытые силы на сотую и сто первую ходки. Артамонов неустанно искал контакт с движущейся по-броуновски аудиторией и был неиссякаем в этом, как материя.

— Слово «пляж» никогда не ассоциирует в моем продолговатом мозгу море, кипарисы и полуобнаженный купающийся люд! — жаловался на расстройство психики Гриншпон.

— А мне кажется, никакой паралич уже не убьет группу мышц, которые поддерживают тело в согбенном рабочем положении, — ведал освоившийся на трудовом фронте Реша, щупая живот. — Дурнейший сон приснился сегодня. Будто меня послали в нокаут, и я лежу на ринге в этой самой нашей рабочей позе и все никак не могу распластаться. Хотя обрубили на совесть, до сих пор солнечное сплетение словно гудит.

— Вчера плавал в Шошки за хлебом, — продолжал коллективное плакание Артамонов. — И знаете, что я заметил за собой? Иду по улице, и, как увижу пачку бревен, запасенных комяками для строительства или на дрова, сразу появляется непреодолимое, даже навязчивое желание скатить эти хлысты с обрыва в реку!

— Это уже мания. Первая стадия, — подытоживал Рудик. — Тебя пора лечить.

После пляжа у всех в области позвоночника развилась прочная арматура, которая не давала свободы телу. Руки тоже не гнулись. Казалось, они, боясь выпустить, держат мертвой хваткой что-то тяжелое и хрупкое.

После пляжа многие поняли, что человек может все.

Два стоявших неподалеку барака до некоторых пор казались необитаемыми. С приездом Реши около них, помимо Аля-поти, через которого, собственно, и наладилось знакомство, стали появляться непонятные типы. Вскоре они пошли на полное сближение со студентами — попросили взаймы тридцать рублей и пять разномастных флаконов одеколона. В последующее время, словно боясь нарушить традицию, они общались с «дикарями» исключительно через парфюмерию. А когда одеколоны вышли, бичи не погнушались продолжить общение посредством «озверина». Так студенты величали «антикомарин» — противогнусовую жидкость, по пузырьку которой, словно по сто граммов фронтовых, еженедельно выдавал мастер. От «озверина» при случайном попадании сразу выпучивались глаза и начинал покрываться волдырями эпителий.

Фельдмана эта химическая дрянь достала, если так можно выразиться, до самых корней. Обыкновенно, предварительно обмазавшись ею и ожидая, пока пропитается кожа, любил он погулять минут десять — пятнадцать на закате, пописать с пристани и так, вообще, размять члены перед сном. И как он их нашаривал в темноте, непонятно. Однажды, уединившись на пирсе, Фельдман повел себя крайне неосторожно, подзабыл, что ли, что ручонки обработаны раствором, и начал шарить ими в поисках своего полупендрика. Уже через секунду с дебаркадера раздался вселенский вопль, исторгнув который Фельдман тут же бросился в Вымь, чтобы смыть попавший на причинное место «озверин». Услышав трубный глас Фельдмана, Рудик схватил ружье и побежал на выручку. Ему подумалось, что на Фельдмана напал если не медведь, то уж точно изюбрь или марал. Фельдману стало настолько плохо, что он попросил вызвать «скорую помощь». Рудик в темноте пальцами у виска напомнил ему, что услуга подобного рода в этих краях не оказывается даже за взятку.