Графоман - Бронислава Бродская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А как вообще закончить? Само прошло, герой снова не спит, но приветствует бессонницу как избавление, и еще … он начинает понимать, что ночные кошмары – это собственные подспудные страхи, зависть к другим, … а теперь он счастлив, что он – это он, живет своей жизнью, не нужна ничью чужая судьба … испытание 'снами' делает героя счастливее. Ну, что-то в этом роде.
Все эти месяцы у них в семье обсмаковывались Аллкины ультразвуки. Там … мальчик, это видно … ура! Гриша радовался, он в глубине души хотел именно внука, а не внучку. По большому счету все равно, но все-таки … У него всегда были девочки, а теперь в семье будут преобладать парни. Хорошо. Маруся была в эйфории, перечисляла все плюсы и минусы 'мальчика', хотя с Гришиной точки зрения тут и обсуждать было нечего. Мальчик – так мальчик. Он родится еще так нескоро, что Гриша перестал о нем думать.
В Японии умерла Йоко, Валера туда улетел, а к его возвращению в ближайшие выходные Гриша ждал его в Беркли, справедливо полагая, что друг в нем сейчас нуждается.
Внешне Валера был вполне ничего, рассказывал о похоронах. Вроде такие же, как здесь, но есть особенности, все как-то мрачнее. Везде только черный цвет, толпа в большом помещении храма. Валера сказал, что он там был один европеец. Оказывается Йоко умерла уже пару недель назад, но не каждый день можно хоронить, они дожидались благоприятного дня. Валерка зачем-то рассказывал подробности, ему это было нужно, и Гриша не мог его прервать:
– Ты не представляешь … там все так долго было. Гроб открытый в цветах. Она лежит в белом кимоно, ярко накрашенная, губы красные … красивая, а все равно видно, что мёртвая. Она тут у нас как все ходила .. в джинсах, а там … совсем другая. Самые близкие друзья и родственники, представляешь, подходили к гробу и маленькой тряпочкой тело ее обтирали, и мне такую тряпочку дали. Что мне было делать? Я до руки ее дотронулся. Знаешь, Гриш, они ей в гроб разные вещи положили, ну там деньги, веер, мне тоже велели что-нибудь ей 'нужное' положить. Мне ее брат позвонил, я ему сказал, что приеду на похороны и он меня предупредил, что ей что-то будет нужно 'от меня'. Я ей туда свою последнюю книгу положил … Правильно, Гриш?
– Конечно, Валер, правильно. Она же тебя любила. Ну, ты понимаешь, не только тебя самого, но и твою работу. Так ведь?
– Ага, я один книгу положил. Они ей белые сандалии клали, какие-то монеты, даже коробку конфет … представляешь? А потом ее брат сам гроб заколотил большими гвоздями, а пользовался не молотком, а камнем. А потом всем дали мешочки с солью, ее надо рассыпать, избавляться от осквернения. Как тебе это нравится?
– Валер, у евреев тоже так: после кладбища ты – нечистый, и надо мыть руки.
– Гришка, я тебе еще самое страшное не рассказал … Йоко кремировали, часов через пять семья вернулась в крематорий … там был запах жженых костей, а на лотке лежала кучка теплого серого пепла и кости, еще горячие … отец и брат палочками сами все это принялись разгребать, по урнам раскладывать, кости делили … получилось три урны … одну мать с отцом взяли, другую семья брата, а третью … они мне отдали …
– А ты что? Взял?
– А что мне было делать? Куда деваться-то? Взял конечно. Что мне теперь с ней делать? Ума не приложу. Какой-то ужас.
Валера сходил в спальню, принес оттуда маленькую серебряную чашу, и поставил ее на журнальный столик. Гриша молчал. В своей жизни он несколько раз видел урны с прахом, не находил в них ничего особенного. Когда бабушка умерла, он сам ездил в Донской крематорий и привез маме урну в спортивной сумке. Мама при нем убрала ее в платяной шкаф и недели через две они всей семьей захоронили эту урну под их семейный памятник. Грустная процедура, но уже не такая тягостная, как сами похороны. Валера, видимо, не так ко всему этому отнесся. Он выжидающе смотрел на Гришу и ждал от него какого-нибудь совета.
– Ну, Валер. Я понимаю, почему ты так впечатлился. Все другое, другие обычаи, какие-то речи, молитвы, ты ничего не понимал … тебе приходилось делать странные для тебя вещи, участвовать в чужих ритуалах. Какой-то кошмар …
– Да не в том кошмар, Гриня … ты не понял …
– Они меня принимали за близкого ей человека, а я … Гришка, я чувствовал себя самозванцем. Я же не любил ее. Вот в чем дело. Я теперь даже не уверен, что я ее раньше любил. Мне ее жалко, я ужасаюсь, видя, что умерла такая молодая девка, но … это для них потеря, а для меня … нет. Я могу жить без нее. Может не стоило мне туда ехать.
– Валер, ну что ты … в чем ты виноват? Ты Йоко ничем не обижал, сделал для нее все, что мог …
– А что я мог? Что я сделал? Ты про ее работу? Так это я себе сделал, а не ей. Мне так спокойнее было.
– Перестань, Валера. Мы бессильны перед чей-то смертью. Успокойся. И правильно ты сделал, что поехал. Это, ведь, тоже ты для себя сделал …
– Ага, хорошо ты обо думаешь. Если бы это только от меня зависело, никуда бы я не поехал. Зачем бы я себя мучил? Ей это уже не надо, а их я не знаю … но, Гриш, ты же знаешь, какой я слабак! Я – слабак. Мне брат позвонил, сказал, что она умерла, я что-то лепетал, даже не помню что, а потом он прямо спросил, приеду ли я … Я не мог сказать, что нет, никуда я не собираюсь … Поехал, сделал светский жест.
Гриша
