Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

— Мы не можем мириться с тем, что у нас появляются произведения, в которых возводится клевета на нашу действительность, — заявил П. Бровка.

По мнению С. Михалкова, «путанные статьи, двусмысленные рассказы, странные стихи» вызывают, мягко говоря, недоумение и тревогу:

— Авторы этих произведений, скажем, Яшин или Дудинцев, метя в противника, попадают в своих. Не хотели, но попали.

«Ослабление высокого чувства социальной и общественной ответственности писателя» увидел в таких произведениях Л. Новиченко:

— Как бы ни отстаивал Крон в своих «заметках писателя» право на «писательскую свободу», как бы ни живописал об этом, такие высказывания и писания идут лишь на потребу мещанства и наших идейных врагов.

В. Закруткина интересовало, почему те, о ком сейчас говорят, не отстаивают свою точку зрения:

— Мы ждем, чтобы эти московские товарищи вышли сюда и сказали, что они думают, чего они хотят, какие позиции они отстаивают в литературе, что они намерены делать завтра и послезавтра.

А. Дымшица огорчило то, что поэт Антокольский на недавней дискуссии о поэзии в Ленинграде расхваливал творчество Пастернака:

— Я думаю, что такими стихами, какие печатает Пастернак сейчас, он расплачивается за отход от жизни, за позицию, которую он занял. И неверно его возносить перед лицом молодежи, для части которой он становится знаменем эстетства и жречества в литературе.

— Пройдет еще год-два, и начисто забудутся эти «гениальные», «непонятные» рассказы, романы, стихи, — выражал уверенность Л. Соболев. — Это пена на волне, прокатившейся по нашей стране после XX съезда партии. А пена, как известно, лопается.

Что-то пытались объяснить М. Шагинян, В. Овечкин и К. Федин. Но Сурков в своем заключительном слове назвал их выступления «половинчатыми» и «уводящими от спора». Странной показалась ему и позиция редакторов «Литературной Москвы», которые предпочли здесь отмалчиваться:

— «Подвиг молчания» в наших условиях — ширма, прикрывающая мелочность мелкобуржуазного фрондерства. Замкнувшись в скворечник молчаливого отсутствия, можно очень легко оказаться в стороне от жизни. Надо набраться мужества и переоценить свои ложные позиции{919}.

Иного мнения по этому поводу придерживался Твардовский, записывая в свою рабочую тетрадь: «И хорошо сделал, что не выступал, — молчание поистине золото»{920}.

Наверное, чувствуя себя не очень удобно перед лицом «молчунов», с некоторыми из которых его связывали неплохие товарищеские отношения, а может быть и заручившись соответствующим одобрением на Старой площади, Сурков завершил свое выступление следующими словами:

— Было бы крайне вредно, если бы мы сочли деятельность нашего пленума, проходившего на большом накале политической страсти, какимто сигналом к стрельбе по инакомыслящим в литературно творческих вопросах. Задача убеждения, задача перевоспитания была и остается для нас главной задачей и базой для настоящей консолидации. Но осуществлять сплочение нужно на четкой идейной платформе, объединяя все живые силы литературы и отметая все, что мешает ее развитию{921}.

Пять дней спустя, 19 мая на подмосковной правительственной даче в Семеновском (бывшей «дальней» Сталина) руководители партии и правительства встретились «в неформальной обстановке» с писателями, художниками, скульпторами и композиторами{922}.

Перед этим, рассказывал потом на пленуме ЦК Каганович, члены Президиума ЦК, заслушав сообщение Хрущева «и еще кого-то» о делах в Союзе писателей, одобрили предложенную «линию борьбы с извращениями в литературе, с уклонами, которые имеются, в особенности в Московской писательской организации». Собралось там человек 300-400. С женами. Начался обед, пошли речи. Хрущев выступал 4 раза{923}. Говорил об успехах СССР. О необходимости догнать и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения{924}. Но в основном критиковал писателей. Говоря о том, что случилось в прошлом году в Польше и Венгрии, сказал, что, если кто собирается пойти по тому же пути, пойти против линии партии, того «в порошок сотрем»{925}.

— Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит! — восклицал он, «крепко захмелевший», как утверждает присутствовавший там В.Ф. Тендряков, и «под восторженные крики верноподданных литераторов, которые тут же по ходу дела стали указывать перстами на своих собратьев».

При этом он особенно атаковал поэтессу М. Алигер, которая, по его мнению, была «одна из самых активных в этой группе писателей»:

— Вы — идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада!

— Никита Сергеевич, что вы говорите? — пробовала она защищаться. — Я же коммунистка, член партии…

— Лжете! Не верю таким коммунисткам! Вот беспартийному Соболеву верю!..

Соболев вскакивал и выкрикивал:

— Верно, Никита Сергеевич! Верно! Нельзя им верить! Досталось от него и главному редактору альманаха «Литературная Москва» Казакевичу.

— Свой орган завели!

Дал и «должную партийную оценку» Дудинцеву{926}.

К секретарю ЦК КПСС П.Н. Поспелову подошел во время обеда писатель К.Г. Паустовский, который в дискуссии по роману Дудинцева «Не хлебом единым» в октябре выступил с речью, расцененной как антисоветская, и попросил принять его в ЦК. Беседа в ЦК между ними длилась три часа. Паустовский сказал, что речь Хрущева произвела на него большое впечатление.

— Передайте Никите Сергеевичу, что я советский писатель. Пусть он прочитает мои книги… Несмотря на мои ошибки, я советский писатель.

Поспелов, который считал, что если бы этот «советский писатель» произнес еще одну такую речь, «его надо было арестовывать», показал ему фотокопии американских публикаций с восхвалениями Дудинцева и комплиментами Паустовскому. Тот обещал, «как советский писатель», постараться «найти форму, чтобы отмежеваться от антисоветских высказываний»{927}.

К Суслову в самом конце обеда подходил поэт С.И. Кирсанов и также высоко оценил речь Хрущева{928}.

А вот поэт И. Сельвинский откликнулся на угрозы Хрущева такими стихами: «Как жутко в нашей стороне… / Здесь только ябеде привольно. / Здесь даже воля всей стране / дается по команде: «Вольно!»»{929}.

Между тем остальные коллеги Хрущева сидели, словно воды в рот набрали. Предложил он было выступить Булганину, но тот не захотел. И так получилось, что поддержал высказанные первым секретарем ЦК КПСС «в очень острой форме» партийные установки по литературе один лишь Микоян{930}. А Хрущев снова и снова брал слово. И во второй или третьей речи он, по выражению Кагановича, «в бочку меда вложил ложку дегтя» — завел разговор о внутрипартийных разногласиях.

— У меня бывают споры с Молотовым, — признался он.

Каганович посчитал, что в такой среде, где большинство беспартийных, затрагивать внутрипартийные вопросы неправильно. Неправильными посчитал он и методы общения Хрущева с собравшимися, такие его выражения как «сотрем в порошок»{931}.

Такого же мнения придерживался и Маленков:

— Выступление на собрании беспартийных с вопросом, который следует рассматривать только на Президиуме ЦК, является недопустимой вольностью. Меня тревожит, как бы это не повторилось{932}.

Поведение Хрущева вызвало большое недовольство и Молотова:

— Разве это правильно говорить там о наших спорах и разногласиях? Неправильно говорить, что «сотрем в порошок». Иначе все нужно было сказать. Да, против дудинцевых нужно принимать меры. Но для чего собирать писателей и угрожать им? Это было сделано политически невыгодно{933}.

Каганович, Маленков, Молотов и Булганин говорили об этом с Первухиным. «Это было 20 мая, — вспоминал последний на пленуме ЦК. — До этого никаких разговоров у меня относительно какого-либо недовольства в работе Президиума ЦК ни с кем из этих товарищей не было… Конечно, если бы я считал, что у нас все в порядке, тогда, собственно, о чем бы им со мной говорить? Я считал, что у нас не все идет гладко и что надо поговорить в Президиуме ЦК о работе, с тем чтобы улучшить обстановку. Этим они и воспользовались».

По этому поводу у Первухина был обмен мнениями с Микояном. Тот соглашался, что не надо было Хрущеву говорить перед беспартийными и обывателями о своих разногласиях с Молотовым, к тому же так неожиданно, без предварительного согласия других членов Президиума.

— Если и надо было на этом совещании выступать в отношении Молотова, поскольку среди писателей шли закулисные разговоры о Хрущеве и Молотове, то, может быть, было целесообразно договориться заранее, чтобы выступил по этому вопросу другой член Президиума ЦК, с тем чтобы не было обвинений, будто Хрущев защищает себя.