Возвращение. Танец страсти - Виктория Хислоп

Оказавшись лицом к лицу с молчаливо идущими людьми, она тут же почувствовала себя неуютно. Казалось, никто не собирался и рта открыть. Они смотрели сквозь Мерседес, как будто ее и не было. Люди были похожи на сомнамбул. Девушка сделала шаг в сторону, давая им дорогу. Один за другим мимо нее шли старики, молодые, хромые, раненые, дети, беременные женщины — все смотрели прямо перед собой или под ноги. Кроме страха на лицах их объединяло еще и выражение покорности. Их глаза были пусты, все эмоции как будто стерты.

Несколько минут Мерседес наблюдала, как они проходят мимо. Было странно, что на нее никто не обращает внимания, а ей и в голову не пришло кого-то остановить и спросить, куда они направляются. Потом она заметила женщину, присевшую на корточки у обочины дороги. Рядом с ней был ребенок, бездумно чертивший палочкой круги на песке. Мерседес поняла, что это ее шанс.

— Прошу прощения… Вы не скажете, куда все идут? — негромко спросила она.

— Идут? Куда идут? — В голосе женщины, хотя и очень слабом, послышалось недоверие: неужели кто-то решился задать этот вопрос?

Мерседес попробовала еще раз:

— Откуда вы все идете?

Женщина поколебалась и ответила:

— Из Малаги… Малаги… Малаги. — Каждый раз, когда она произносила это слово, ее голос слабел и слабел, пока последний звук не превратился в шепот.

— Из Малаги, — повторила Мерседес. Сердце сжалось. Она опустилась на колени подле женщины. — А что произошло в Малаге? Почему вы все ушли?

Теперь, когда они обе сидели, женщина впервые взглянула на Мерседес. Молчаливая толпа продолжала течь мимо. Никто не смотрел на двух женщин и грязного ребенка.

— А ты не знаешь?

— Нет, я сама из Гранады. Иду в Малагу. Что там происходит? — Мерседес пыталась скрыть тревогу и нетерпение.

— Ужасные вещи. Просто ужасные. — У женщины ком застрял в горле, как будто она боялась даже вспоминать об этом.

В Мерседес боролись два чувства: желание узнать правду и страх перед этой правдой. Она сразу же подумала о Хавьере. Он до сих пор в Малаге? Или он в этой огромной толпе, бредет прочь из родного города? Девушке необходимо было узнать больше, и после нескольких минут молчания она задала еще один вопрос. Эта женщина была для нее единственным источником информации, поскольку больше никто, казалось, не собирался останавливаться.

— Скажите, что случилось?

— У тебя есть какая-нибудь еда?

Внезапно Мерседес поняла, что все мысли женщины было только о еде. Ее не интересовали ни события минувших дней, ни неизвестность, ожидающая впереди. Ее мысли занимали лишь сосущее чувство голода и жалобное хныканье сына, который отчаянно хотел есть.

— Еда? Да, да. Когда вы ели в последний раз? — Мерседес уже полезла в сумку и достала лепешку и апельсин.

— Хави!

Маленький мальчик поднял вверх глаза и через секунду уже был возле женщин, выхватывая лепешку из рук матери.

— Прекрати! — прикрикнула она на него. — Не все сразу! Не хватай!

— Ничего страшного, — спокойно заметила Мерседес. — Я есть не хочу.

— А я хочу, — раздался слабый голос женщины. — Я так хочу есть. Хави, пожалуйста, оставь маме хоть немного.

Слишком поздно. Малыш, отчаянно хотевший есть, проглотил все до последней крошки — его щеки, казалось, вот-вот лопнут. Он не мог произнести ни слова.

— Ребенку тяжело понять, почему мы живем впроголодь, — со слезами сказала мать. — Ему ведь только три.

Мерседес была раздосадована жадностью ребенка. Она, крепко сжав в руках апельсин, передала его женщине.

— Возьмите, съешьте.

Женщина медленно очистила апельсин. Сначала предложила дольку сыну, потом Мерседес, а когда они отказались, положила ее себе в рот, продолжая медленно жевать и наслаждаясь каждой каплей сока, которая тонкой струйкой текла вниз по пересохшему горлу.

Больше никто не остановился. Толпа просто шла мимо. Женщина ожила прямо на глазах.

— Думаю, нам пора идти, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мерседес заколебалась.

— Не уверена, что нам по пути.

— Куда же ты пойдешь? Только не в Малагу!

Мерседес пожала плечами.

— Таков был мой план.

— Что ж, когда я расскажу тебе, что произошло, ты передумаешь.

Они стояли лицом к лицу на обочине дороги.

— Тогда рассказывайте, — произнесла Мерседес, пытаясь скрыть собственную боль.

— У Малаги не было шансов, — начала женщина, приблизив свое лицо к лицу Мерседес. — Порт разбомбили, но это меньшее из зол. Потом они вошли в город — тысячи. Может двадцать тысяч, так они сказали.

— Кто? Кто вошел?

— Арабы, итальянцы, фашисты, а грузовиков и оружия у них было больше, чем у нас во всем городе. Малагу обстреливали отовсюду — с моря, с воздуха, с земли… Мы оказались беззащитны. Никому даже не пришло в голову вырыть окоп! Они насиловали женщин и кромсали их груди, они убивали даже наших детей.

Ужас происходящего был для нее настолько силен, что она не могла описать его словами. Прибывшие легионеры были самыми жестокими из всего войска Франко, они презирали саму смерть. Многих из них закалила война в Африке.

— Тысячи невинных, — продолжала она, — таких как мой муж, были арестованы и убиты. Их тела так и остались непогребенными. Они издевались над мертвыми. Шансов не было. Нам оставалось только бежать.

Все зверства женщина описывала скороговоркой, почти шепотом. Она не хотела, чтобы об этом слышали проходившие мимо люди, равно как и ее сын, которому не следовало напоминать об ужасах последних дней.

Последовали описания новых зверств — женщина, казалось, была полна решимости рассказать Мерседес все до конца, раз уж начала. Она говорила без всяких эмоций, бесстрастно излагая факты, оцепенев от шока.

Многие из легионеров, когда их рекрутировали, были преступниками или не в ладах с законом, а потом и вовсе потеряли человеческий облик, глядя на ту жестокость, с которой они сражались. Они вели себя с жертвами как животные. «Viva la muerte!» — восклицали они. «Да здравствует смерть!» Даже в тех, кто сражался с ними на одной стороне, они вселяли ужас и отвращение.

— Город весь в огне. Над всеми нависла угроза, исключая, разумеется, дома фашистов. Теперь там не осталось ничего. Многие из этих женщин овдовели. Посмотри на них! Посмотри на нас! У нас нет ничего, кроме одежды, что надета на нас, и шанса на спасение.

Мерседес присмотрелась к убогой толпе. С обочины дороги, где она сидела, можно было разглядеть только бесчисленную череду ног. Она не смотрела на лица, а лишь на сапоги — изношенные и рваные; в них, вероятно, прошли не одну тысячу километров. Распадающаяся кожа на старых подошвах служила слабой защитой для сбитых в кровь ног. Из того, что осталось от перевязанных бечевкой ботинок, выглядывали голые пальцы. Одна женщина, казалось, была обута в алые туфли, но, присмотревшись, Мерседес увидела, что они просто залиты кровью. Парусина вся пропиталась кровью.