Русский Египет - Владимир Беляков

Когда экспедиционный корпус распустили, Пьянков решил осуществить свою мечту — стать египтологом. Поступил в Сорбонну. Как отличному студенту ему предоставили в 1920 году стипендию в университете Берлина, где Пьянков изучал древнеегипетский язык у знаменитого филолога Эрмана. Спустя четыре года он вернулся в Париж. Начал готовить в Сорбонне докторскую диссертацию, а параллельно выучил турецкий, арабский и персидский языки. После защиты диссертации в 1930 году Александр Николаевич был зачислен в Институт Византии в Париже.

Русский египтолог так и прожил бы, наверное, всю свою жизнь во Франции, где в 1936 году он получил гражданство, если бы еще одна мировая война вновь не изменила его судьбу. В 1939 году Пьянков был мобилизован во французскую армию, но через год уволен в запас по состоянию здоровья. Спасаясь от фашистской оккупации, он уехал в Египет — да так и остался там.

В Каире Пьянков поступил во Французский институт восточной археологии, где работал когда-то Голенищев. Вскоре он взялся за перевод текстов, начертанных на стенах царских гробниц. Эта работа сделала русского ученого знаменитым. Его предшественники пытались переводить эти тексты, опираясь только на филологические знания. Пьянков доказал, что познать их по-настоящему можно лишь в контексте религиозных верований древних египтян.

— Какая из работ Пьянкова наиболее известна? — спросил я профессора Штадельмана, когда библиотекарь положил мне на стол несколько книг Александра Николаевича.

— Вот эта, — ответил немецкий ученый, взяв в руки толстую, большого формата книгу в картонном чехле — «Саркофаги Тутанхамона». Издана в Нью-Йорке на английском языке в 1955 году. — Но хорошо известны и другие его труды, — продолжал Штадельман, перебирая книги. — «Гробница Рамсеса VI», «Пирамида Унаса», «Мифологические папирусы». Он хотел обобщить свои исследования в книге «Тексты пирамид», но не успел.

Летом 1966 года Пьянков поехал в Брюссель навестить родственников. Там он и скончался 20 июля от сердечного приступа.

«Надо было знать Александра Пьянкова, ценить всю прелесть бесед с ним, его разум, вечно занятый решением фундаментальных проблем, вечно направленный на поиск, на более широкое осмысление вселенной и человечества, которому он посвятил жизнь, чтобы понять, какого ученого мы потеряли, какого духовного богатства лишились», — писал о нем французский египтолог Франсуа Дома.

Пьянков был действительным членом Французской академии наук, получил за свои исследования серебряную медаль. Но, несмотря на столь лестное признание, он, по словам Дома, оставался простым и бескорыстным человеком. «Он был скромен и не выносил, когда о нем говорили, и поэтому, быть может, многие прошли мимо него, не оценив», — писал французский ученый.

Игорь Александрович Моисеев оценил Пьянкова — и рассказал мне о нем. Ну а я посчитал своим долгом по возможности дополнить этот рассказ и представить его читателям, ибо Александр Николаевич Пьянков остался в памяти своих коллег русским ученым, и было бы несправедливо и непростительно, если бы о нем не узнали наконец соотечественники.

Как, впрочем, и о Владимире Михайловиче Викентьеве — русском профессоре египтологии Каирского университета. Генеральный секретарь Высшего совета древностей Египта профессор Габалла Али Габалла был учеником Викентьева, как и предшественник Габаллы на этом посту профессор Али Хасан. Причем оба очень хорошо отзывались о своем покойном учителе — и как о преподавателе, и как о человеке.

Но, судя по всему, Викентьев был человеком иного склада, чем Пьянков: несмотря на то что он опубликовал 47 научных работ, его с молодости больше тянуло к преподаванию, чем к исследованиям. По крайней мере такой вывод я сделал, когда внимательно ознакомился с докладом Ольги Томашевич о Викентьеве. Точнее даже, не с докладом, а с обширной и подробной статьей, основанной на отечественных архивных материалах. Из этой статьи я узнал следующее.

Владимир Михайлович Викентьев родился в Костроме б июля 1882 года. В отличие от Голенищева и Пьянкова, он увлекся египтологией довольно поздно, когда ему было уже за двадцать. До этого же с отличием окончил Московское коммерческое училище, короткое время был студентом Лесного института, потом Политехнического, а затем и Сельскохозяйственного. Прежде чем поступить на историко-филологический факультет Московского университета, Викентьев отправился за границу. В 1906–1907 годах он семь месяцев изучал древнеегипетские памятники Лувра и год — Британского музея. В 1910 году Владимир Михайлович вновь уехал за границу, на этот раз в Берлин, к знаменитому египтологу Эрману, у которого позже учился и Пьянков. И лишь в 1915 году, в возрасте 33 лет, окончил Московский университет.

Работать Викентьев пошел помощником хранителя восточных коллекций Исторического музея — были в нем тогда такие коллекции. Параллельно занимался переводом древнеегипетских текстов, но еще больше — просвещением. Он был одним из основателей кружка по изучению древних культур. И когда! В июне 1917 года! Через год кружок был преобразован в общество. И в том же 1918 году по инициативе Викентьева на базе Исторического музея в Москве был создан Музей-институт классического Востока. «Русскому самосознанию ближе Восток, чем Запад, и по существу, и исторически, — писал Владимир Михайлович в направленной им в Наркомпрос объяснительной записке к проекту создания музея-института. — Но до сих пор Восток воспринимается нами почти исключительно сквозь призму чувства и в виде мусульманского средневековья. Восходя несколькими своими истоками через Византию и Библию к древнейшим цивилизациям Сенаара и Нила, мы тем не менее способны все еще с удивлением вопрошать: «Что нам Египет?» и «Что нам Вавилон?»

Нелепость подобной ситуации была для Викентьева очевидна, и он хотел исправить ее. Кроме того, в России было несколько крупных историков-востоковедов, но не было единой востоковедческой школы. Проект Владимира Михайловича призван был исправить и это упущение. И, представьте себе, в разгар Гражданской войны он был принят! Правда, штат у музея-института был скромный — всего пять человек, включая самого Викентьева, но в конце 1918 года новое учреждение было создано и вскоре начало работать. Там читались лекции, преподавались древние языки. Пополнялась коллекция музея-института, превысившая вскоре четыре тысячи единиц хранения, комплектовалась библиотека. Велась и научная работа. Так, известный художник и искусствовед Игорь Грабарь провел экспертизу расписных деревянных саркофагов. Примечательно, что в технике древнеегипетской живописи Грабарь нашел сходство с древнерусской.