Под кодовым названием "Эдельвейс" - Пётр Поплавский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава шестнадцатая.
ТАЙНА КРИСТИНЫ БЕРГЕР
— Вы закончили? — спросил оберштурмбанфюрер.
— Одну минуту, господин Хейниш, — ответила Кристина.
Хейниш поправил на пальце приятную обновку — эсэсовское кольцо.
И вдруг увидел на пальчике левой руки шарфю- рера обручальное, на коричневом камне которого просматривался рисунок. Кольцо показалось ему знакомым, словно он когда‑то уже держал его в руках. Но этого не может быть — он знает фрейлейн полгода и не замечал у нее никаких украшений. Черная униформа — вот ее единственное украшение, которое, кстати, он сам же ей и предложил.
— О, фрейлейн! — любезно проговорил он. — Я вижу, вы начали себя украшать. Это что‑то новое у вас…
— О чем вы, господин оберштумбанфюрер? — удивленно подняла брови вверх Кристина.
— У вас на руке кольцо!
— И что же?
Кристина смутилась, на ее лице появилась печаль.
— Откуда оно у вас? — И Хейниш добавил: — Захваченные у врага ценности принадлежат рейху…
— А, вы об этом!.. Ничего такого, за что надлежало бы наказывать, господин Хейниш, — и на ее губах промелькнула горькая усмешка.
— И все же прошу ответить. Считайте это моим капризом.
Кристина ответила тихо, стыдливо:
— Это единственное, что мне осталось на память от Адольфа.
— От кого? Адольфа Шеера?
— От него.
— Будьте добры, объясните, пожалуйста. Я вас не овеем понимаю. О какой памяти вы говорите?
— Это кольцо Адольф надел мне на палец за несколько минут перед тем, как сесть в самолет… Сказал, что так поступали его предки. Что он имел в виду, я не знаю. Думала спросить, когда он возвратится. А он не вернулся… Будто предчувствовал, что это была наша последняя, воистину прощальная встреча…
— Интересно! — Хейниш заметно сосредоточился. — Разрешите взглянуть?
— Вам? С удовольствием, господин оберштурмбанфюрер!
Кристина легким движением сняла перстень и протянула его Хейнишу. Он взял его, задумчиво взвесил на ладони, подошел к окну, внимательно осмотрел и как‑то по — новому взглянул на Кристину Бергер.
— Это не просто женское украшение, — наконец значительно проговорил он.
— А что?
— Не знаете?
— Я же вам только что сказала…
— Лх, да, не успели расспросить.
Он уставился в глаза Кристине, в которых сквозь изумительную синеву светился жгучий немой вопрос.
— Известно ли вам значение… жеста Шеера? — сведя брови, словно на допросе, спросил Хейниш.
— Вы так спрашиваете… Я просто теряюсь! — с тревогой отозвалась Кристина.
— Это не просто кольцо! — с грозным значением изрек он.
— Какое же? — всполошилась растерянная фрейлейн.
И тогда Хейниш с искусством опытного мастера ошеломил ее новостью:
— Это наследственный обручальный перстень Шееров! Поняли? — Он дружелюбно захохотал, весьма довольный тем, что так удачно подготовил эффектную концовку показной суровостью.
— Господин Хейниш, — обрадовалась и Кристина, — вы что‑нибудь знаете про перстень?
— Еще бы! — он прямо засиял. — Видите гравировку: что этот рисунок означает?
— Сколько раз глядела, столько и удивлялась: что же этот рисунок значит?
— «Спящий аист» — родовой гербовый знак Шееров. Вот, глядите, над головой аиста — маленькая баронская корона, которая когда‑то принадлежала Ше- ерам по праву… Этот обручальный перстень, фрейлейн, мужчины из рода Шееров издавна надевают на руку новобрачной. Оно наследственное! Когда Адольф надел его на ваш пальчик, это означало — он вступил с вами в брак! В наше время — это благородный поступок. К сожалению, мне не было известно, что ваши отношения приобрели уже такой близкий, родственный характер. Но хотя и с опозданием, я поздравляю вас, фрейлейн, с прекрасной партией! У вас был достойный всяческих похвал муж, которым вы всегда можете только гордиться.
Кристина, пригорюнясь, отозвалась тихо:
— У меня не было мужа, господин Хейниш. Никакого…
— Как? Вы отказываетесь от Адольфа?
— От любимого я не отказываюсь. Но в наше документированное время подаренный обручальный перстень — не доказательство, так как не имеет юридической силы. Какой же он мне муж? Надо мной все будут смеяться, если я хоть словом…
— А вы никому и не говорите! — с искренним сочувствием посоветовал Хейниш. — Сейчас мало найдется людей, способных попять вашу трагедию. Это уж точно! Грустно, но факт: бумаги, печати и подписи заслоняют собой даже интимную человеческую жизнь. Словно, кроме канцелярских бумаг, ничего в мире не существует. Без бумажной фиксации даже сама жизнь человека — миф, нереальность, выдумка… Попробуй: докажи, что ты существуешь, если это не засвидетельствовано на бумажном листе. Такой вот наш никчемный мир… Однако уверяю вас, что лично для меня ваше обручальное кольцо — кстати, возьмите его — является доказательством. Я слишком близко дружил с отцом Адольфа, чтобы не знать о символическом назначении этого наследственного кольца.
— Спасибо за доброе слово и искреннее сочувствие, господин Хейниш!
На глаза фрейлейн набежали слезы.
— Вижу, я вас расстроил. Совершенно не желал того… Вот что, фрейлейн, вы свободны! Идите к себе и успокойтесь… А ко мне, прошу вас, позовите Майера.
Хейниш так размяк от собственной сентиментальности, что даже перешел с приказного тона на галантный.
Кристина скорбно подняла глаза и пошла к двери.
«Гм, интересно! — подумал Хейниш. — Война и любовь, жизнь и смерть, нежные чувства в фатальном водовороте. Жаль девушку! Ей действительно никто не поверит. Если она кому‑нибудь расскажет о своем романтическом обручении у врат смерти, над нею только посмеются — эпоха «готических» романов миновала. А за спиной еще обзовут фронтовой шлюхой».
Оберштурмбанфюрер разошелся не на шутку. Иногда следует отпустить чувственные вожжи — эмоциональный массаж (в меру!) тоже вещь полезная. Он не имел ни малейшего подозрения, что весь разговор со стороны Кристины был первым, тонко рассчитанным ходом — обратить на себя внимание и заставить хоть немного заинтересоваться ее судьбой. Желательно, чтобы сочувственно…
Ее беременность — это следующее, о чем узнает Хейниш. Но уже не от нее… Как он воспримет это известие? Как поведет себя? Что решит?
И еще не забыть бы вот что — сразу же предупредить о ее разговоре с Хейнишем Майера. Второй ход — его. В удобную минуту…
Боже мой, если бы эта минута выпала под хорошее настроение! От одного слова оберштурмбанфюрера зависела вся ее дальнейшая судьба. Его короткое «нет» перечеркнуло бы все планы и надежды.
Но кажется, она попала в цель, Хейниш отнесся к ней внимательно, сочувственно, благожелательно. Будет ли он вести себя так же и тогда, когда позаботиться о ее судьбе ему придется не на словах, а на деле? В мире всеобщего лицедейства возможно и наихудшее…
И еще: крайне необходимо сегодня же отослать в Центр шифровку про пока еще секретный оборонный рубеж немцев и планирование оттуда нового наступления, хотя ей и не посчастливилось узнать о главном — где же это новое препятствие залегло…
Глава семнадцатая.
«ЧУЖИЕ» ГОЛОСА
— Явился по вашему приказу, господин оберштурмбанфюрер!
— Проходите и садитесь, Вилли!
Хейниш пытливо посмотрел на Майера и спросил:
— Вам приходилось работать с магнитофоном?
— Никогда, господин оберштурмбанфюрер! — на всякий случай бодро соврал Вилли, так как не знал, к чему шеф клонит.
— Ну, это мелочь, — успокоил его Хейниш, — научиться не стоит труда. Магнитофон — сравнительно простой и удобный в работе прибор.
— Разве необходимо, чтобы я…
— Именно так, Вилли! Дело слишком секретно, и поэтому я могу поручить запись некоторых бесед Далеко не каждому. Точнее — кроме вас — никому!
— Благодарю за доверие, господин оберштурмбанфюрер!
— Пустое! Лучше я вам преподам сейчас первый наглядный урок, как пользоваться магнитофоном, — Хейниш похлопал по довольно грубому, плоскому металлическому ящику, который покоился у него на журнальном столике.
Он снял крышку. Вставил штепсель в розетку. Засветилась красная сигнальная лампочка. Майер с интересом наблюдал. Он разбирался в магнитофонах и соврал просто так, на всякий случай. Правда, этот новенький магнитофон был незнакомой конструкции — техника, особенно секретная, совершенствуется быстро.
— Вы слышали свой голос в записи?
— Не приходилось, господин оберштурмбанфюрер.
— Это как раз то, что мне сейчас и нужно. Говорите, я записываю…
— Что говорить?
— На ваш выбор, что вздумается…
Действительно, что же сказать? Особенно с учетом того, что запись может остаться у Хейниша…
