Тюрьма - Джон Кинг

Подан завтрак, но я не голоден.

Пожарники вытаскивают меня на улицу, и я кашляю и задыхаюсь; и мне плохо, но я не могу проблеваться, я ищу маму, а там пожарные машины, и полиция, и весь дом в огне, и мама умирает на моих глазах. Я убийца. Я убил свою собственную мать.

Я иду за Элвисом и Иисусом и становлюсь вместе с группой из двадцати человек в конце нашего барака, прибывают два надзирателя, они должны отвести нас на работу. Парни выглядят подавленными, и новизна неминуемо стирается, мы привыкаем к переменам и принимаем все как должное, но я не позволю этому произойти; я обещаю, что я буду помнить о том, как сильно мне повезло, я буду ценить любую мелочь, которая даруется мне, и это мое новогоднее решение, которое я не принял в Семи Башнях. Работа вытесняет все дурные мысли, мозг концентрируется на поставленной цели и не забивается дурными и ненужными мыслями, и загадками, и сомнениями — ты никогда не избавишься от меня, мы принадлежим друг другу, ты бесполезный сопливый бродяга — и я готов начать, моя кожа чиста и зубы вычищены, я готов решительно взяться за работу, забыть обо всем и работать, пока не упаду от изнеможения. Я хорошо проведу время. Каждый день считается за два, и любую цену можно уплатить за свободу. Я везунчик, я стою в воротах, я снова на развилке, и в этот раз я выбираю правильный путь. Я несокрушим.

Ворота распахиваются, и мы выходим в огромный двор, больше похожий не на тюрьму, а на автостоянку, слева лес, ровные поля, их рассекает дорога; и, видимо, по этой дороге меня и везли, она проложена через вспаханное поле, на котором я скоро буду работать, впереди ангары, где хранят продукты и, может, машины; и я представляю, как я веду трактор или комбайн и кошу траву, хотя это все в будущем, когда времена года будут творить свое волшебство и мою кандидатуру одобрят. Парни поворачивают направо, скользят по невыщербленному бетону, просачиваются через ворота и заходят в другой двор. Я слышу оживленную болтовню впереди и понимаю, что нас ведут к автобусу, который отвезет нас на поля; и это резонно, что нам придется работать на воле, и этот воздух наполнен свободой; и я иду по тропе, окаймленной наружной оградой, и вижу на поле коз, и овец, и коров, и это воодушевляет меня еще больше; и я смотрю, как они жуют траву, и я могу попробовать молоко и сыр и прикоснуться к их шерсти, я слышу рев грузовика и представляю, что в его моторе хрюкают свиньи, ветер шелестит в деревьях; и я действительно слышу этот звук, потому что за спиной сосновый лес, и я слышу голос ветра и не могу разобрать слов; забавно, что порывы ветра звучат так, словно человеческая болтовня, а когда люди паникуют, они издают животные звуки; и мы подходим к одному из гигантских сараев, и шум становится все громче, и от этого моя кожа покрывается ледяными мурашками.

С грузовика сгружают свиней, и я чую более гнилостную вонь, чем сафари в джунглях, Ной облизывает губы и встречается с цивилизацией. Машины жужжат, и с каждым шагом грохот усиливается. Я слышу хрюканье, и визг, и крики нарков. Мы поворачиваем за угол и входим в хранилище, и потолок сияет ослепительным белым светом этой фермы, и генератор работает с тяжелым ревом. В углу, разложенные по полкам, лежат сотни освежеванных голов. Челюсти открыты, и в них нет языков. Секунду эти головы кажутся человеческими, но я знаю, что они принадлежали козам или овцам, вспоминаю мясо в своей тарелке и изобилие баранины, вспоминаю коз с рогами и бородами, с которыми они выглядят, как дружелюбные мужчины; и вот пандусы, и ограждения, и каменные плиты, и металлические крючья, и арбалеты; и их раскладывают, и ножи на прилавках выложены в линию, и еще электрические иглы, и железные решетки, и трубы, и корыта; и бык смотрит на меня своими огромными карими глазами, и к его лбу приставляют пистолет, а бык сильный, и гордый, и честный, и его пиршество — это трава; и он слишком нежный, он не может справиться с забойщиками скота, и я думаю о львах и леопардах и хочу знать, почему люди едят только тех созданий, которые сторонятся битв, почему мягкость воспринимается как слабость, и вот раздается взрыв, и оружие выстреливает в голову быка и вдребезги разбивает кость, и его глаза выкатываются и смотрят на меня; и парни утаскивают его прочь, и его вздутый живот пульсирует, и вены хрипят, и его кишки вытекают, и эти роботы становятся на свои места; и Элвис и Иисус говорят мне, чтобы я следовал за ними, и бык вздернут вверх на крючьях и на толстой цепи, и все это прикрепляют ремнем к конвейеру, который тащит его вперед, и он болтается над трубой, и другой человек берет мачете и разрезает ему грудь, и из него выливается дерьмо и моча вместе с кровью; и его челюсти пузырятся, это благородное создание унижено и оскорблено, а роботам и людям манипуляторам, которые убегут от этого быка в честном бою, смерть кажется пустяком; и запах омерзительный, и по черепичному полу вместе с кровью плывет трусость и засоряет трубу с застывшим мясом, и другого быка подталкивают и бьют палками; и он видит, что происходит, и от его ужаса дрожит воздух, и мои друзья подталкивают меня, и на их лицах гнев, эти лица перекошены и искривлены; и я смотрю на освежеванные головы и затыкаюсь, а они говорят, что это нормально, с тобой все будет в порядке, это только вначале шокирует, и они ведут меня в другую секцию и говорят мне, что там я буду работать, и скоро мне станет легче и я привыкну к своей работе, так же, как привыкли они, и они смотрят на мое лицо; и я слышу, как где-то блеют ягнята, и когда я смотрю за перекрытый загон, я вижу привязанных поросят, пятачки подергиваются от волнения, они такие маленькие, и они скучают по своим мамам, но они не поняли, что никогда их больше не увидят, что назвать кого-то свиньей — это оскорбление, что люди жаждут их плоти; человек поднимает маленького поросенка и кладет его в бадью, держит его тельце над котлом и ножом перерезает ему горло, ворчит что-то, когда кровь разбрызгивается по металлу, ножки дергаются, поросенок пытается спастись, и парень матерится и проклинает поросенка за то, что тот пытается жить; и поросенок визжит, раздирая свои хилые легкие, потому что он кричит, и кричит, и зовет свою маму.

Охуевший, я хватаю железную решетку и наступаю на убийцу, Элвис и Иисус тянут меня назад, орут и вопрошают: Кому, я думаю, будет лучше, если откажусь от работы — они знают, что ты думаешь, что я думаю — меня отправят обратно в Семь Башен и оставят отбывать остаток срока с теми человеческими отбросами — лицемеры — и я смотрю на их лица и вижу двух жалких людей — безвольные ебаные отбросы — и они говорят, что ненавидят эту работу и чувствуют себя так же, как и я, но зато нас освободят; и если не мы будем убивать этих животных, то это сделает кто-то другой, и вот они чего стоят, мои два благочестивых друга, с их пустыми идеалами и фальшивыми мечтами, они говорят и говорят и никогда не скажут стоящего. Я отталкиваю их прочь и бегу вперед, разбиваю решетку о лицо убийцы поросят — в конце я бью этого пиздюка еще дважды, он падает на пол, и его голова раскалывается, и роботы идут на меня толпой, а поросята визжат и пытаются сбежать, но тут негде спрятаться; и я машу решеткой на механических людей, а они пытаются выхватить ее и размахивают ножами, но они слишком трусливы, чтобы пусть в ход ножи, потому что могут потерять эту работу; и я хватаю за голову какого-то человека, и он падает, и они прыгают па меня; и я выронил решетку, и я царапаюсь и кусаюсь, как мартышка-гоблин, и это действительно их напугало; и вот бегут надзиратели и вздергивают меня на ноги и тащат к двери, а я пытаюсь высвободиться, и побежать обратно, и пнуть убийцу поросят в его чертово лицо, его окровавленная жертва дергается в конвульсиях смерти; и надзиратели лупят меня своими дубинками, а я едва это чувствую, толкаю их в спины и нетвердой походкой выхожу на чистый воздух этого грязного мира; и получаю еще больше ударов по черепу и по спине, нет смысла искать хорошее в людях, потому что большинство из них — трусы, чьи слова не стоят и ломаного гроша; и я останавливаюсь на середине двора и падаю на колени, наклоняюсь над их превосходным бетоном и освобождаюсь от блевотины, и пусть все это выйдет из меня вместе с потоком тошноты, я избавляюсь от их несправедливости, и от своей вины, и истинной гнилости этой жизни.

Тюрьма — это вояж открытий, путешествие в глубины ночи, самой длинной ночи в человеческой душе, и может, я скажу страшную вещь, но это было благословением, спрятанным под самой уродливой маской. Семь Башен очистили меня. Ничему не научили меня, но заставили меня познать себя. Когда меня освободят, я буду делать это с гордо поднятой головой. Это мое образование. Мое откровение. Потому что путь может быть долгим и путь может быть трудным, но кого это ебет, это больше, чем о времени и пространстве. Моя невинность за пределами понимания их лицемерных судов и убогого наказания, их гнилых взяток и выборов, их жалких попыток заставить меня вылизывать их ботинки, и спасибо им за то, что оказали мне такую честь. Я отвергаю их свободу и все еще дрожу после того, как на секунду заглянул в ад, который в миллион раз страшней заключения в самой жуткой тюрьме, я сижу один в фургоне, который везет меня назад, в Семь Башен.