Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941 - Лидия Чуковская

Как упоминается у меня в «Записках» несколькими строками ниже, «скоро пришел И.». Это – Иогансон; в те годы Осмёркин и Иогансон были приятелями и часто появлялись вместе.

Борис Владимирович Иогансон (1893–1973) – художник-живописец (автор многочисленных картин «о советской действительности»), в те годы преподавал там же, где и Осмёркин. Со временем пути их, художнические и человеческие, круто разошлись: Осмёркин остался мастером, творцом, педагогом, подлинным человеком искусства, а Иогансон преуспел как администратор: с 1953 по 58-й – он вице-президент Академии художеств СССР, с 1958 по 62-й – президент, а с 1965 года по 67-й – первый секретарь правления Союза художников СССР. Когда в 1948 году разгром литературы, а затем музыки перекинулся на изобразительное искусство и Осмёркина начали преследовать за «формализм» и за «низкопоклонство перед буржуазным Западом», а потом уволили из Академии, – Иогансон, по преданию, оказался в числе его гонителей, и Осмёркин называл его «мой друг Ягонсон».

На сессии Академии художеств, состоявшейся в мае 1948 года, было объявлено, что «воспитанием молодежи занимались малоопытные, недостаточно квалифицированные педагоги, люди ярко выраженного формалистического направления… модернисты, апологеты безыдейного, упадочнического западного искусства» («Правда», 29 мая 1948). Эти обвинения были предъявлены двум наиболее сильным и любимым педагогам художественных вузов – живописцу А. Осмёркину и скульптору А. Матвееву. Осмёркин был затравлен, лишен возможности преподавать, что и послужило началом его смертельной болезни.

Ахматова и Осмёркин познакомились, по-видимому, в конце двадцатых или в начале тридцатых годов. 28 марта 1937 года А. А. побывала в Большом драматическом театре им. Горького на юбилейном пушкинском спектакле («Маленькие трагедии», режиссер А. Д. Дикий, художник А. А. Осмёркин). Декорации пришлись ей по душе, и она поздравила художника с большой удачей. (Александр Александрович был любителем поэзии; внимательно изучал Пушкина, ценил Ахматову).

Портрет Анны Андреевны, который Осмёркин писал белыми ночами в Ленинграде, был окончен в основном в 1939 году и находится ныне в Государственном литературном музее в Москве. Озаглавлен он «Белая ночь». Это заглавие могло быть, конечно, дано и просто потому, что Осмёркина привлекало особое освещение, свойственное северной ночи, а быть может, в этом названии звучит перекличка с пастернаковскими строками:

Бывает глаз по-разному остер,По-разному бывает образ точен.Но самой страшной крепости растворНочная даль под взглядом белой ночи.Таким я вижу облик ваш и взгляд.

(«Анне Ахматовой» – ББП-П, с. 200)

53 Лотта – Рахиль Моисеевна Хай (1906–1949) – специалистка по голландской живописи XVII века, сотрудница Отдела западноевропейского искусства в Эрмитаже. Во время войны Р. М. Хай – ответственный хранитель фондов Эрмитажа, эвакуированных в Свердловск. Ее научные работы публиковались главным образом в «Трудах Отдела западноевропейского искусства Государственного Эрмитажа» за 1940, 1941 и 1949 годы.

54 «…он восхищался тем, что она сама моет полы», говорит А. А. о романе Бориса Леонидовича с Зинаидой Николаевной. О том же самостоятельном мытье полов упоминает Зинаида Николаевна в своих мемуарах:

«Первая наша встреча на даче [в Ирпени] была смешная. Босая и неприбранная, я мыла веранду, и вдруг подошел Борис Леонидович. Я была удивлена, когда он сказал: «Как жаль, что я не могу вас снять и послать карточку родителям за границу. Как бы мой отец – художник – был восхищен вашей наружностью!»» (Сб.: Воспоминания о Борисе Пастернаке. М.: Слово, 1993, с. 177.)

55 Нина – Нина Антоновна Ольшевская (1908–1991) – актриса, режиссер, близкий друг Анны Андреевны, жена писателя В. Е. Ардова. Познакомились они в 1934 году в Москве, у Мандельштамов. Об Н. А. Ольшевской см.: Э. Г. Герштейн. «Беседы с Н. А. Ольшевской-Ардовой» – «Воспоминания», а также «Записки», т. 2.

Приезжая в Москву, А. А. чаще всего останавливалась – иногда на недели, а иногда и на месяцы – «у Ардовых на Ордынке» (Ордынка, 17, кв. 13), то есть в семье Нины Антоновны.

56 А. А. имеет в виду следующие слова Мандельштама из статьи «Заметки о поэзии»: «Воистину русские символисты были столпниками стиля: на всех вместе не больше пятисот слов… Но это по крайней мере были аскеты, подвижники. Они стояли на колодах. Ахматова же стоит на паркетине – это уже паркетное столпничество» (Русское искусство. Кн. 2/3, 1923, с. 69).

«Столпничество» – религиозное подвижничество, которому положил начало христианский аскет Симеон (356–459) – Симеон Столпник. Около сорока лет Симеон прожил, не сходя на землю, на вершине высокого столба, где устроена была площадка для стояния и сидения. Подробнее см. «Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона», т. 58.

57 Стихов моих он не любил. – А. А. совершенно заблуждалась. Впоследствии, в разговоре со мною 11 мая 1957 года (см. т. 2 моих «Записок»), она с гордостью прочитала мне строки Мандельштама, обнаруженные Надеждой Яковлевной Мандельштам у него в архиве. Анализируя поэзию Ахматовой, Мандельштам оканчивал свою рецензию так: «В настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России». Рецензия эта (на «Альманах Муз», 1916) в свое время не была напечатана и увидела свет лишь в 1968 году в «Вопросах литературы», № 4.

58 …нашей милой Тане – то есть Татьяне Евсеевне Гуревич (ок. 1905–1941), которая несколько лет работала в редакции журнала «Костер». Во время разгрома Ленинградской редакции она заявила на собрании, что не верит во вредительство арестованных редакторов, и за это была уволена. Татьяна Евсеевна долго мыкалась без работы; затем ее приняли в редакцию «Издательства писателей». Она погибла осенью 1941 года: прямое попадание фугасной бомбы в Гостиный двор, где помещалось тогда это издательство. Анна Андреевна в это время, спасаясь от бомбежек, жила в дворницкой писательского дома на канале Грибоедова, куда отвел и устроил ее, как в более безопасное место, Б. В. Томашевский. (Подробнее см. «Записки», т. 2, «За сценой»: 180.) Ахматова, рассказано в «Блокадном дневнике» Ольги Берггольц (в записи от 24 сентября 1941 года), «сидит в кромешной тьме, даже читать не может, сидит, как в камере смертников. Плакала о Тане Гуревич (Таню все сегодня вспоминают и жалеют) и так хорошо сказала: «Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную…»» (альманах «Апрель», 1991, вып. 4, с. 139).