По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Друзья привезли меня в дом Алонсо, где за обедом мы обсудили наши будущие действия. На прошлой жизни была поставлена жирная точка, а новая еще только начиналась. Предстояло жить и работать на новом месте, в новых условиях и решать новые проблемы.

За что?

Из окна моего маленького гостиничного номера открывается чудесный вид на океан, точнее, на два океана сразу: Индийский и Атлантический, которые соединяют свои воды именно здесь, у мыса Доброй Надежды. Бескрайняя голубизна океана причудливо окаймлена прибрежными скалами, которые спускаются к воде, сбегая с величественных и диких гор континента. Буйная тропическая растительность гнездится на скалах везде, где ей удается отыскать клочок земли и каплю пресной воды, чтобы занять свое собственное место под палящими лучами Солнца. Всего этого великолепия, однако, я не видела, но имела о нем представление со слов милейшей миссис Паркинс, которую я совсем не знала, но которая в тяжелый момент моей жизни добровольно взяла на себя все хлопоты обо мне. Она доставила меня в этот отель на краю Кейптауна, называя его не иначе как чудесным уголком, и сдала на попечение его владельца и персонала. Нет, она не бросила меня здесь одну. Каждый день она навещала меня, стараясь принести с собой что-нибудь вкусненькое, и болтала, болтала, не переставая. Я невольно прислушивалась к ее болтовне, понимая, что она для меня на сегодня единственный тоненький мостик к окружающей жизни, из которой я выпала под неумолимым и нежданным ударом судьбы.

Она болтала обо всем, что ей приходило в голову в данный момент. О погоде, как это принято у нас в Англии, но там это имело смысл – погода у нас менялась по несколько раз в день, а здесь была стабильной и всегда хорошей, о ценах на молоко и хлеб – вот они-то, похоже, вели себя как погода у нас дома. Она пересказывала мне городские сплетни, называя массу имен и фамилий людей, которых я никогда не знала. С особой желчью она говорила о черных, которые постоянно устраивали безобразия в городе. На них не было управы. Ее болтовня, которую я выслушивала с закрытыми глазами, сливалась для меня в ровный звуковой фон. Он успокаивал меня. Когда она, наконец, уходила, я вздыхала с облегчением, но тут же начинала ждать ее следующего визита, чтобы снова погрузиться в монотонное журчание ее речи, продолжая предаваться уже ставшему привычным занятию – лежанию в постели и созерцанию вида из окна. С кровати не были видны те красоты, о которых рассказывала миссис Паркинс. Я довольствовалась только кусочком голубого неба и верхушкой пальмы, ветви которой раскачивались под порывами ветра. Иногда в окне появлялось облако, парящая птица или целая стая птиц – это уже было событием. Ночью в окно заглядывали звезды, а иногда приходила в гости Луна. Я все время ждала, что в окне появится что-то новое и даст ответ на постоянно мучивший меня вопрос, как могла я, приличная анг- лийская девочка, нет, уже не девочка и не девушка, а вдова, оказаться здесь, на краю земли, одна, и что мне теперь делать? Но ни птицы, ни звезды, ни облака, ни даже Луна не желали вникать в мои проблемы и, тем более, искать из них выход. Мне становилось нестерпимо жалко себя и, не удерживая слез, я предавалась воспоминаниям, ища в прошлом решение тех проблем, что непреодолимой преградой встали передо мной.

Я родилась в тихом районе Лондона, который еще недавно был фешенебельным пригородом. Город, развиваясь, поглотил его. Старинные, построенные еще в семнадцатом-восемнадцатом веках дома обветшали и утратили былое величие. Наш дом, построенный в конце семнадцатого века сэром Джеймсом Хепберн, не был исключением. Дж. Хепберн получил рыцарское звание в награду за важную услугу, которую он оказал королевской фамилии, вылечив от тяжелого недуга наследного принца. Он был лекарем, как и все мужчины в роду Хепбернов. Их портреты кисти неизвестных мастеров в тяжелых рамах украшали нашу гостиную и библиотеку. Лица на портретах были исполнены величия, но не лишены доброты и даже некоторого лукавства, которые я всегда чувствовала в своем отце. В детстве я часто разговаривала с портретами, и мне казалось, что они тоже говорят со мной.

Местная церковная община хранила записи о моих предках, начиная с шестнадцатого века, что было обычным делом в нашем районе. Вообще, родословную каждого человека, наверное, можно проследить до Адама и Евы, но не все хранят память о своих предках с таким рвением и скрупулезностью, как делаем это мы – англичане.

Мой отец – Генри Хепберн, следуя традициям отцов, тоже стал врачом. При высадке союзников в Нормандии в 1944 году он вместе со своим полевым госпиталем попал под артиллерийский обстрел и получил множественные осколочные ранения в руку, голову и спину. Более года проведя в госпиталях, теперь уже в качестве пациента, в одном из них он встретил мою будущую маму – Луизу Старк, которая работала там сестрой милосердия. Они поженились в конце 1945 года, но я появилась на свет только в 1949.

Отец из-за ранения не смог вернуться к карьере хирурга, но продолжал служить в армии в чине подполковника и занимался инспекцией армейских госпиталей. Ранение сильно подорвало его здоровье, и в 1955 году он вышел в отставку в возрасте 45 лет. Ранение постоянно давало о себе знать, и отец часто и подолгу болел. Мама тоже оставила свой госпиталь, чтобы ухаживать за мужем, и вместе они занялись моим воспитанием.

Ох, уж это английское воспитание. Оно ничем не отличалось от его описаний в художественной литературе, в том числе у Диккенса, с произведениями которого я познакомилась весьма рано.

Круглый год, ежедневно вечером я должна была вовремя ложиться спать и просыпаться утром в одно и тоже время в холодной, никогда не топившейся спальне и сразу бежать умываться ледяной водой. В нашем старинном доме не было центрального отопления. Фактически его не было вовсе. В гостиной был огромный камин, который топился дровами. По вечерам мы сидели перед ним всей семьей, кутаясь в пледы и разговаривая или читая вслух какую-нибудь книгу.

Еще один источник тепла был в ванной комнате. Это была дровяная колонка, с помощью которой подогревалась вода для мытья. Когда колонка работала, то в большой ванной комнате становилось почти тепло. Но зажигали колонку только по субботам, а в остальные дни там было нестерпимо холодно. На кухне тоже была дровяная плита, но это было уже хозяйство нашей кухарки. Ходить мне туда категорически запрещалось.

В нашем доме строго соблюдалось время завтрака, ленча, пятичасового чая и ужина. Опаздывать не полагалось. Еда подавалась полезная, но невкусная, и к тому же она строго дозировалась. Приятным разнообразием был воскресный пудинг и разные вкусности, которые готовились по случаю дней рождения, а также на Рождество и на Пасху. И все это не от бедности. Мои родители не были богатыми людьми, но они и не были бедными. Оба они получали приличную пенсию и имели небольшой капитал, проценты с которого тратились на семейные нужды. В доме постоянно жила кухарка, кроме того, была еще и приходящая горничная.