Как убили СССР. «Величайшая геополитическая катастрофа» - Александр Шевякин

Практические приемы этой деятельности варьируются от требований к подчиненным активней участвовать в беспорядках, провоцировать забастовки на своих производствах до распространения клеветы, порочащих слухов и обвинений в «русификации» высшего звена управления» [3.122. Ч. 2. С. 14].

Объявлялись голодовки с требованием роспуска компартии; вместо участия в выборах в законные парламенты объявлялись выборы в органы, «параллельные» Верховным Советам; в регионах с большим забастовочным движением на основе стачкомов формировались постоянные структуры, подминавшие местные власти, они же отрывали от дел министра угольной промышленности М. И. Щадова и третировали его заранее невыполнимыми требованиями. Зато при установлении тех структур государственной власти, что не подлежали уничтожению, работа шла на высочайшем качественном уровне, например, один из кандидатов в российское правительство, что набиралось в 1990 г., пишет: «Меня выдвигали на пост министра внутренних дел. (…) Я прошел трехчасовую социально-психологическую экспертизу, которую проводила группа ученых-консультантов» [4. С. 235]. Методы оценки и подбора кадров, кстати сказать, использовались ученым, специалистом в области менеджмента В. Тарасовым, и мы уже говорили о нем, когда писали, как его затирали коммунисты-идеологи, а вот их противник оценил его разработки и принял на вооружение. Саму оргструктуру нового правительства выдвигал Инновационный совет при председателе Совета Министров РСФСР под руководством народного депутата Ю. А. Лебедева.

Было время, когда Центр сам инициировал все перемены, часто доводя все до абсурда, например, комиссия Политбюро по территориальному управлению в Эстонии предписала всю промышленность свести в один комитет, а «новатор» В. Вайно вскоре тихо ушел в отставку; 28 декабря 1988 г. постановление Президиума Верховного Совета СССР «Об образовании рабочей группы из депутатов Верховного Совета СССР по подготовке предложений о разграничении компетенции Союза ССР и республик». Естественно, что постановление «принято в целях осуществления политической реформы в области государственного строительства». 24 октября 1989 г. Верховный Совет СССР принял поправку к Конституции, разрешающую республикам самим определять свое внутреннее государственное устройство, упраздненяющую окружные выборные комиссии. Потом пришло время, когда инициатива пошла «снизу»: 20 сентября 1990 г. Верховный Совет РСФСР выразил недоверие… Правительству СССР.

То есть, как видим, ситуация разрешалась двумя путями: с одной стороны, уничтожали центр Союза республик, с другой стороны, на местах усиливали новые государства. Причем делалось это и при помощи со стороны: «Термин «конфликт низкой интенсивности» (low intensity conflict) появился в начале 80-х годов. В него вкладывали разный смысл. В частности, если вникнуть в суть определения, приведенного в материалах фонда «Наследие» (Heritage Fondation), «конфликт, в котором имеет место борьба различных принципов и идеологий ниже уровня обычной войны», то никто вообще не догадается, что это такое. Возможно, идеологическая борьба или даже холодная война. А на самом деле военные понимают под этим термином следующее: «военно-политическая конфронтация между соперничающими государствами или их группами ниже обычной войны, но выше обычного соперничества между государствами. В ходе этой конфронтации часто используются принципы и идеология затяжной конкурентной борьбы». (…) Позиция США относительно участия в конфликте низкой интенсивности гибкая: в ряде случаев Вашингтон поддерживает «повстанцев», если правящий режим не устраивает США, в ряде случаев наоборот — помогает «строить государственность» (nation-building)…» [3.123. С. 60–61]. Ничего не скажешь: интересный способ строительства государственности, да еще и в чужой стране!

ПАРТИЙНАЯ ДИСЦИПЛИНА

Теперь, когда мы практически поэлементно разобрали запуск механизма самоуничтожения аппарата, мы задаемся целью ответить на вопрос: Почему это стало возможно, да еще в таких масштабах? Одна из причин, как ни парадоксально, лежит именно в чиновничьей подневольности и исполнительности. В КПСС царила партдисциплина — когда предписание высокого лица или форума партии было обязательно к неуклонному исполнению. И чем выше — тем это было жестче.

Для новичков «становление в аппарате ЦК КПСС (…) было мучительным (…), связано это было не просто с другим стилем работы, но с совсем иными правилами взаимоотношений, другими, весьма строгими требованиями подчинения на всех должностных ступенях, от инструктора и до секретаря ЦК. Старая площадь и ее обитатели жили по своим особым законам и обычаям, известным только им и исполняемым безукоризненно.

За долгие годы монопольного положения партии в руководстве всеми сферами в жизни общества был создан механизм аппарата, действующий на основе жесткой дисциплины и послушания отлаженно и почти без сбоев. (…)

Не могу не признать, что работа в аппарате ЦК КПСС была хорошей школой укрощения гордыни, воспитания организованности, дисциплины, позволяла владеть анализом тех процессов, которые происходили в стране. Однако утраты были тоже немалые, ибо, с другой стороны, она лишала работника всякой самостоятельности, отучала от инициативы. Превыше всего в аппарате ЦК ценились послушание, исполнительность» [22. С. 68–69].

И партдисциплина достигала наивысшей степени именно на Старой площади: «Один мой знакомый — номенклатурщик, далеко не глупый и очень порядочный человек, недавно честно признался мне, что если бы в 1986 году их выстроили в холодный зимний день на мосту через Неву и заставили прыгать вниз головой, то, даже видя толстый слой льда на Неве, они все равно бы дружно нырнули» [3.124. С. 61].

И этим воспользовались. По окончании погрома КПСС А. Н. Яковлев поведал об этом предельно откровенно: «Надо было действовать изнутри. У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партии. Мы свое дело сделали» [3.125. С. 5].

Такова была сущность политического механизма КПСС.

Так прежде сильная сторона системы обернулась и сделалась чуть ли не главной слабостью, или, по крайней мере, уязвимой стороной.

В силу естественных причин мы написали не все. Мы описали в структурном отношении только половину. Ибо параллельно уничтожению механизма сохранения СССР шел процесс создания механизма перестройки — все эти бесчисленные неформальные движения, «клубы в поддержку перестройки», Народные фронты, «Солидарности», шахтерские забастовочные комитеты, партии, Демсоюзы. А в первых публичных акциях, в основном посвященных экологическим проблемам (начинали именно с них — с самых мягких и незаметных, на санкционирование или по крайней мере не столь жесткое подавление легко пошли бы местные власти, которым надо было показать свою демократичность Кремлю), участвовали даже… клубы оздоровительного бега.

Число желающих организовать свою политическую партию было весьма большим. Только на август 1991 года было подано 2000 заявлений от различных организаций на регистрацию в Министерство юстиции [3.126. С. 2].

ОПЕРАЦИЯ «РАСПАД»

— Скажи, Сулико, что такое катастрофа?

— Катастрофа — это если козочка пойдет через мостик, поскользнется и упадет в речку.

— Нет, Сулико, это не катастрофа. Это беда. А катастрофа — это когда самолет с руководителями партии и правительства упадет и разобьется. Так что же такое катастрофа и что такое беда, Сулико?

— Катастрофа — это когда самолет с руководителями партии и правительства упадет и разобьется. Но это не беда. Беда, это когда козочка пойдет через мостик, поскользнется и упадет в речку.

Август 1991 г. опять-таки создан структурой: как все помнят, вдруг проснувшимися высшими руководителями страны был провозглашен Государственный комитет по чрезвычайному положению СССР. Б. Н. Ельцин среагировал на это оглашением (с танка) своего указа № 61, которым перевел под свое управление все КГБ, МВД и Министерство обороны.

Последствия августовских дней в Москве хорошо описал С. Е. Кургинян: «Как ученый, просто не могу не вычислять тех выигрышей, которые Силы получили, пожертвовав людьми, в результате «имитации путча». (…) Бутафорские, я бы сказал, «злобогонные» структуры, как «Старая площадь», «Кабинет министров», «Съезд» и «Верховный Совет» сметены. Для многих это трагедия. Многое незаконно. Но политически эти структуры были обречены еще раньше. Эти структуры были покорными и безвредными. Они были «мальчиками для битья» [3.127; 122. 4.2. С. 131–132].

19 августа в 18.00 состоялось заседание Кабинета Министров. При этом все договорились, что не будут вести записи, но все слова, что вылетели у министров, записал некто Н. Н. Воронцов (доктор биологических наук, профессор, в 1989 г. — народный депутат СССР, был членом МДГ, с октября 1989 г. — председатель Госкомитета, затем министр природопользования и охраны окружающей среды СССР. Позже за свое иудейство Н. Н. Воронцов был недурно вознагражден: он — вице-президент Российской академии естественных наук, член Королевской Шведской академии наук (имеет право выдвигать на звание нобелевского лауреата), два года (1993–1995) был депутатом Госдумы от «Выбора России»), и потом он довел все высказывания до сведения Б. Н. Ельцина [3.77. С. 134; 28. С. 17]. Стенограмма этого заседания [3.128. С. 1, 3], где Н. Н. Воронцов сам о себе написал, что он предложил посредничество в установлении контактов с российским руководством и что его идея была отвергнута, была озвучена на сессии Верховного Совета РСФСР. Б. Н. Ельцин демонстративно передал М. С. Горбачеву имевшийся у него экземпляр и еще подал команду: «Читайте, Михаил Сергеевич, читайте!» — ткнув чуть ли не в глаза указательным пальцем, и тот начал, давясь и мямля, зачитывать этот донос на глазах всего зала и миллионов телезрителей. (В то же время, когда М. С. Горбачев на сессии Верховного Совета РСФСР с трибуны зачитывал бумагу, Б. Н. Ельцин прервал его и сказал: «Я только что подписал указ о запрете КПСС!» М. С. Горбачев в ответ: «Будьте демократичнее, Борис Николаевич!») Тут же выяснилось, что это какая-то «филькина грамота» — хотя бы потому, что на заседании не было министра нефтехимической промышленности С. Н. Хаджиева (чеченца по национальности и тоже бывшего члена МДГ), который не мог присутствовать на заседании, но тем не менее приводились его слова («За. Мы все с ГКЧП вместе»). Опровержение появилось на следующий же день [3.129. С. 2], и скандал, как и всегда, быстро потушили.