Брат мой Каин - Энн Перри

– Да, да. Наверное, это она и есть. А теперь расскажите, как он жил? Какую должность занимал и где?

– Он жил в Уаймондхэме, сэр. Это всего лишь небольшая деревня.

– Он был простым приходским священником? – Такое, как казалось Монку, абсолютно не увязывалось с внешностью и манерами Друзиллы. Неужели это всего лишь невероятное совпадение, не имеющее в конце концов никакого значения?

– Нет, сэр, – ответил служащий с, казалось, еще большим воодушевлением. – Насколько я понял, он имел какое-то отношение к собору в Норвиче – по крайней мере, в последние годы жизни. Он был выдающимся богословом, если верить моему информанту.

– Спасибо. – У детектива вновь появилась надежда. – Вам известно о нем еще что-нибудь? О его семье, скажем? О вдове? О дочерях? Каковы обстоятельства их сегодняшней жизни?

На лице у клерка сразу появилось огорченное выражение.

– Извините, сэр, но я не имею об этом ни малейшего представления. Вам, наверное, придется отправиться в Норфолк, чтобы это узнать.

– Да, конечно. Благодарю вас. Я вам невероятно признателен.

Стремительно выбежав из библиотеки, Монк вскочил в первый попавшийся ему свободный кеб и приказал кучеру скорее везти его в полицейский участок, чтобы сообщить Джону Ивэну о том, что ему удалось узнать.

Однако ему пришлось ждать без малого три часа, пока Ивэн вернется после вызова. К этому времени за окнами стало совсем темно и начал накрапывать дождь. Бывшие коллеги устроились за столиком в той же кофейне, где беседовали в прошлый раз, обхватив ладонями горячие чашки, чтобы поскорее согреться, и принялись неторопливо потягивать дымящийся паром напиток, не обращая внимания на несмолкающий гул голосов и почти не замечая людей, то и дело входящих в зал и выходящих из него.

– Бэкингем… – удивленно проговорил Джон. – Что-то я не припоминаю такой фамилии.

– Но она наверняка фигурировала в каком-нибудь деле! – продолжал настаивать Монк. – Проверь в первую очередь те, которыми мы занимались восемь лет назад. – В его голосе звучали нотки отчаяния. Он с нарастающим ужасом подумал, что мог жестоко обойтись с Друзиллой в личном плане… совершить непростительный поступок не только по отношению к ней, но и к самому себе тоже.

– Я просмотрел все ваши дела, – ответил Ивэн с болью во взгляде. – Насколько я помню, мне не попалось ни одного человека с фамилией Бэкингем, которому предъявлялись обвинения либо который был осужден. Но я, конечно, займусь этим еще раз и буду в первую очередь искать человека с такой фамилией.

– Мне, возможно, придется отправиться в Норфолк. – Уильям смотрел на бывшего коллегу так, словно не замечал ни его самого, ни царящего в зале оживления и не слышал смеха посетителей. – Они жили там раньше.

– Зачем вам нужно ехать в Норфолк? – В голосе Ивэна чувствовалось недоумение. – Вы расследовали преступления, совершенные только в Лондоне. Если там что-то случилось, этим делом наверняка занималась местная полиция, его не стали бы поручать вам. – Он едва заметно пожал плечами; по телу у него пробежал озноб, словно кто-то широко распахнул входную дверь и оттуда потянуло сквозняком, хотя в кофейне было тепло, почти жарко от дыхания множества людей, поднимавшегося от чашек пара и бьющегося в камине огня. – Возможно, дело завели в Лондоне, а свидетели или подозреваемые могли проживать в Норфолке… Я постараюсь что-нибудь выяснить. – Полицейский нахмурился, понимая, что говорит так лишь для того, чтобы успокоить собеседника. – Не волнуйтесь, если какая-то связь с вами на самом деле существует, я это узнаю.

«А если он так ничего и не найдет, – подумал Монк, – значит, я нанес Друзилле какую-то личную обиду; и как мне теперь выяснить, что именно я ей сделал? Как мне составить собственное представление о случившемся, о том, что заставило меня так поступить, какими чувствами и соображениями я тогда руководствовался и какие оправдания собственным действиям я могу найти?»

Допив кофе, Уильям поднялся из-за стола. У него не хватало духа даже на то, чтобы посмотреть Ивэну в глаза. Что тот подумает, с какими чувствами станет к нему относиться после того, как узнает правду? Какое разочарование испытает, поняв, что его друг, по сути, предал его? Детектив переживал сейчас такой страх, словно все это уже произошло на самом деле.

– Спасибо, – проговорил Монк сдавленным голосом. Он хотел добавить что-нибудь еще, но в голову ему больше ничего не приходило. – Спасибо тебе.

Эстер тоже всерьез опасалась за Уильяма, однако не в плане того, как он мог поступить раньше – это не вызывало у нее беспокойства, – а из-за того, какая катастрофа его ожидала, если Друзилла публично заявит о своих претензиях к нему. То, что этой девушке ничего не удастся доказать, не имело особого значения. Она с немалым искусством выбрала время и место, чтобы устроить эту мелодраматическую сцену. Ни один из гостей, побывавших в тот день на званом вечере на Норт-Одли-стрит, не забудет, как она на ходу выбросилась из экипажа, рухнув на мостовую в разорванном платье и громко крича, что ее пытались обесчестить. Несмотря на любые оправдательные доводы, эти люди все равно больше прислушаются к голосу эмоций, страха и негодования. К тому же они абсолютно не готовы к тому, чтобы понять, что их ловко одурачили. Это поставит их в глупое положение, что является для них совершенно неприемлемым.

А значит, сейчас требовалось что-то сделать, чтобы выручить сыщика из беды, – что-то конкретное и как можно скорее. Попытки смягчить последствия этого выпада задним числом казались медсестре бесполезным занятием.

Они с Калландрой не раз обсуждали эту тему, сидя поздним вечером в маленькой комнате в больнице в Лаймхаусе, в те редкие минуты, когда не работали или не спали. Леди Дэвьет глубоко переживала случившееся с ее подопечным, несмотря даже на постоянно окружавшие ее страдания и смерть, и мисс Лэттерли, с неожиданным для нее самой удовольствием, убедилась, насколько этой женщине дорог Монк. Уважение, которое Калландра к нему испытывала, значительно превосходило обычный интерес и желание разнообразить собственную жизнь.

Однако старшая подруга не смогла посоветовать Эстер ничего полезного с практической точки зрения.

Теперь мисс Лэттерли сидела в спальне Энид в доме Рэйвенсбрука, в тепле и в окружении чистоты и уюта, и пристально смотрела на исхудавшую фигуру своей пациентки, которая, наконец, погрузилась в безмятежный сон. Женевьева отправилась домой, утомленная и измученная растущей тревогой, ощущением одиночества и опасениями в связи с судом над Кейлебом, до начала которого оставалось совсем немного.

Переставив с места на место несколько мелких предметов, скорее по привычке, чем по необходимости, медсестра вновь опустилась в кресло. Прошедшие несколько дней принесли с собой множество перемен. Еще совсем недавно Монк рисковал всего лишь тем, что не сумеет раскрыть дело, с самого начала казавшееся безнадежным. Две недели назад Энид лежала в бреду, находясь между жизнью и смертью. Она металась на постели, стонала от разламывающей ее тело боли, а разум ее находился в плену кошмаров и видений, где прошедшее перемешалось с настоящим, исказившись до неузнаваемости.

Эстер улыбнулась, несмотря на обуревавшие ее чувства. Находясь у постели больного, иногда удается услышать весьма странные вещи. Возможно, это является одной из причин, почему некоторые отдают предпочтение не профессиональным медсестрам, а служанкам, которым заведомо известны многие тайны хозяек.

В бессвязных речах леди Рэйвенсбрук проскальзывали обрывки мыслей, воспоминания о когда-то преследовавших ее тоске и одиночестве, о желаниях, которые так и остались неисполненными и о которых она, наверное, ни за что не стала бы говорить, находясь в сознании. В бреду она чего-то опасалась и как будто вновь переживала какое-то старое разочарование. Кроме того, Энид несколько раз упоминала о письмах, содержавших в себе открытое объяснение в любви. Мисс Лэттерли надеялась, что она их не сохранила, сильно сомневаясь в том, что их автором являлся лорд Рэйвенсбрук. Наблюдая за ним, она пришла к выводу, что этот мужчина не отличался красноречием и легкостью слога. Майло казался ей чопорным человеком, прибегавшим к высокопарному стилю, когда речь заходила о выражении чувств, что, конечно, не обязательно свидетельствовало о том, что он не испытывал абсолютно никаких эмоций или выражал их недостаточно глубоко в сравнении с кем-либо другим.

Медсестра мысленно спрашивала у себя самой, стоит ли сказать обо всем этом Энид, предупредить ее, что, заболев, она способна допустить такую неосторожность. Подобная оплошность могла, кстати, произойти с нею и во сне, особенно если у нее, чего доброго, снова начнется жар. Немного поразмыслив, Эстер все-таки решила, что такое предупреждение может показаться ее пациентке неуместным, в результате чего между ними неминуемо возникнет определенная отчужденность. Если миссис Рэйвенсбрук до сих пор удалось уберечь собственную семейную жизнь от роковых потрясений, она наверняка сумеет делать это и впредь, не нуждаясь в советах подруги.